Ярослава Кузнецова - Dementia Страница 4

И профессиональный коп всегда держит ушки на макушке и ничего не упускает из виду.

Сбоку кто-то произнес имя Шейлы, Леон немедленно повернулся к беседующим спиной, и, упершись взглядом в какую-то картину, попятился, словно желая лучшего обзора для шедевра.

— … скорее всего, это была глупая шутка. Кто-то решил Шейлу попугать.

— … да все что угодно. Конкуренты? То же "Золотое яблоко" или "Правда, и только правда"…

Картина, на которую глядел Леон, была написана серым, черным и буро-коричневым. Красок для этого произведения извели целую прорву. Полотно сплошь покрывали бугры, потеки и трещины. Неопрятно. Нехорошо как-то.

— … а ты смотрел рейтинги? Знаешь, в какие там тысячи разница?

— В какие?

Лампа, что ли, мигает? Картина словно бы чуть мерцала, как телевизор не на канале, Леону даже померещилось низкочастотное гудение, от которого хотелось съежится. Он прищурился, но стало еще хуже — свинцово-серые и бурые пятна отпечатались на обратной стороне век, а когда он проморгался, остались плавать перед глазами.

— … ну я и говорю — они на все пойдут, а уж чтобы припугнуть…

— … а убийства?

— … убийства просто использовали.

Леон тряхнул головой. Цветные пятна на холсте и инвертированный рисунок в воздухе совместились — и Леон вдруг понял, что изображает картина. Там, на стене, лицом вниз лежала обнаженная женщина, спина ее была разломлена вдоль, и в разломе виднелся бледный пунктир позвоночника, полудуги ребер и темный кровавый студень. Над женщиной роились темные точки. Они жужжали настолько явственно, что Леон невольно ахнул.

— Вы увидели, да? — кто-то схватил его за рукав. — Увидели? Я наблюдал за вами, вы увидели!

Леон прижал ладони к лицу и выдохнул, наконец. Его продолжали теребить:

— Я знаю, это шок, я сам в первый раз заорал! Вы понимаете, да? Это шок! Это удар, взрыв! Вы понимаете?

Леон секунду смотрел в смуглое возбужденное лицо, не узнавая. Белые зубы, темные глаза, на лбу прыгает витая прядка. Яркий платок на шее, бархатный пиджак. Где-то он уже мелькал. Где-то эта рожа…

— Пробрало вас, да? Пойдемте, вам надо выпить. Я тут ходил, наблюдал. Ни одна сволочь не увидела. Смотреть не хотят. Не хотят, уроды. У них такое под носом! Линда видела, я, да вы. И все, больше никто. Надо выпить.

— Чье это? — спросил Леон. Голос у него звучал сипло и невнятно.

— Виктор Бертран. Это его работа. Он принес ее Линде, и Линда ее купила. Единственную работу. Остальные покупаю я.

Леон, стараясь не смотреть на холст, шагнул к картине и взглянул на табличку, прикрепленную к раме.

"Полет осы над цветком граната за минуту до пробуждения".

Полет осы!

Год… два года назад. Она была нарисована два года назад.

— Реплика в сторону знаменитой картины Дали, — объяснил пижон в бархатном пиджаке. — Помните, где лежит обнаженная Гала и идут слоны на комариных ногах?

Леон никаких слонов не помнил, но кивнул.

— Пойдемте, — улыбался пижон. — Пойдемте в буфет. Я познакомлю вас с Виктором. С автором работы.

Я хочу видеть ненормального, который это нарисовал, подумал Леон. Потому что нормальный человек такого не нарисует.

Маньяк?

Но картине уже два года. Почему маньяк вылез сейчас?

— Он немного странный, — тараторил пижон. — Но ему можно, он гений. Поэтому пьет много. Плохо, конечно. Я беру у него все работы, все, которые он напишет. И средненькие, и полный отстой — все беру. Чтобы к другому не ушел. К Линде, например.

— Вы галерейщик?

— Ах, черт, я не представился! Гув Гровнер, галерея "Мист", — он протянул визитку на очень хорошей бумаге грифельно-серого цвета. — Я видел вас у Линды пару дней назад.

— Леон Оркотт, студент.

У Леона имелась легенда, но пижон в бархатном пиджаке ею не заинтересовался. Он вытащил Леона в холл, а из холла — в буфетный зал, где уже нашли пристанище большинство гостей миссис Рамирес.

— Он может где-то шляться, но, скорее всего, здесь сидит. Ага, я был прав. Виктор! Смотри кого я тебе привел!

Этого типа Леон тоже видел. Тогда же и там же. На этот раз недоразумение с пирсингом натянуло на мослы тесную кожаную водолазку без рукавов, а предплечья у него были замотаны черными кожаными ремнями на манер бинтов. Полное ощущение, что это чудо вскрывало себе вены.

Чуду было хорошо за сорок. Редкие, мышиного цвета волосики, проколотые брови и переносица, измученное лицо и вселенская скорбь в глазах. Но голые руки оказались очень даже ничего. Не слабак, оценил Леон. Тощий, потрепанный, но не слабак.

Глаза, конечно, безумные.

Он? Не он?

— Вик, этот парень глядел на "Полет" и все видел! Я следил за ним. Он аж подпрыгнул. Вик, представляешь?

Художник смерил Леона безучастным взглядом и отвернулся к стойке. Меж ладоней он катал полупустой стакан. Рядом в пепельнице дымилась забытая сигарета.

— Я должен радоваться?

— О, черт, у нас опять депрессия. Леон, скажите ему что-нибудь про картину.

— Она меня потрясла, — честно признался Леон. — Я правда подпрыгнул.

— О, господи, — пробормотал художник. — Гув, ты мне надоел. Отвали.

— Ну ладно, ладно. — галерейщик наклонился и шепнул Леону: — Расшевели его, будь другом. А то опять напьется.

Бархатный пиджак канул в толпу.

— Я угощу? — улыбнулся Леон. По-правде говоря, через силу улыбнулся. От недоразумения с голыми руками его коробило. — Эй, приятель! Две по полторы!

— Это не картина, — буркнул Виктор, не поднимая головы. — Боже мой, сколько можно повторять. Нашли забаву! Рисуй, рисуй, рисуй! Не цветочки-пейзажики, нет, а вот это, вот это самое, от чего волосы дыбом…. Вот его рисуй, и побольше! Но ведь это не картины. Не картины это, черт вас всех дери!

— А что?

— Клетки.

— Клетки?

— Да.

— Для кого?

— Для нее.

— Для нее?

— Для твари.

— Для какой твари?

Леон подтолкнул страдальцу новый стакан. Руки у Виктора тряслись. Он взял стакан, повернулся к Леону, моргая голыми веками без ресниц:

— Я думал, что поймал ее. Но не поймал. Нет. Или она сбежала. Теперь это просто клетка. Пустая клетка. С наживкой. Гув дурак. И ты дурак. Подумаешь, клетку увидали, тоже мне, достижение! Тащитесь с пустой клетки как кретины. Твари там нет. Ни хрена там нет.

Взгляд его на мгновение сделался жестким, затем снова расплылся, расфокусировался. Вик хлебнул из стакана, и его перекосило, словно спиртное оказалось отвратным на вкус.

— Надо новую клетку делать.

— А как ты ее делаешь?

Вик коротко рассмеялся.

— Беру шесть сосновых досок и сбиваю гроб. Обтягиваю его холстом. Из белого цинка и жженой кости ставлю решетку. Кладу наживку из запекшийся крови. Добро пожаловать, мое безумие. Страшно?