Наталья Лебедева - Крысиная башня Страница 40

Остальные, испуганные его резким движением, отскочили в стороны и стояли, образовав вокруг Мельника плотное кольцо. Истоптанный снег был грязен и покрыт мусором, застывшими комочками плевков и темными каплями крови. Шуликуны смотрели молча и с укором, как обиженные дети. Некоторые хныкали, другие корчили рожи и высовывали длинные остроконечные языки. Мельника начала бить крупная дрожь. Он сжал челюсти, чтобы не стучать зубами, и понял, что холод снова взял его. Онемевшие пальцы не сгибались, сводило кожу на щеках.

Мельник решил прорваться сквозь толпу и бежать к двери, но вперед выступили шуликуны со сковородами.

Угли пылали, шуликуны подбрасывали их на сковородках, и вверх взмывали снопы искр. Вместе с искрами над толпой поднимался глумливый смех. Шуликунам было весело, они начали гикать, улюлюкать и смеяться, они травили Мельника будто зверя, ради развлечения, надеясь сломать и унизить.

Мельник с трудом растянул в улыбке заледеневшие губы. Он стоял, выпрямившись во весь рост, смотрел спокойно и ровно. Шуликуны затихли на минуту, заволновались, стали перешептываться. Улыбки поблекли на их мордах, на их место пришли злые гримасы. Мельник пошел вперед, к раскаленным сковородам, не давая шуликунам опомниться. Он схватился прямо за сковороды и услышал сдержанное шипение, будто ладони его были сделаны изо льда. Он вытряхнул сковороду из ручек одного существа, перехватил ее за рукоять и, размахивая ею, расшвыривая пылающие угли, пошел сквозь толпу.

Вырвавшись из плотного кольца, Мельник взбежал вверх по тропинке, распахнул дверь и тут же захлопнул ее за собой. Тяжелая чугунная сковорода с громким стуком упала на пол. Мельник оперся о стол и зашипел от боли. Его запачканные копотью ладони покраснели. Холодный пот выступил у Мельника на лбу. Ему было больно. Он поднял глаза, собираясь позвать на помощь Александру, и вдруг наткнулся на изумленный взгляд незнакомки. Она сидела за столиком в середине длинного зала, перед ней на тарелке остывал недоеденный завтрак. Легкая струйка пара поднималась над чашкой чая. Это была совсем молодая девушка, скорее всего — студентка: волосы, забранные в хвост, очки в тонкой металлической оправе, Дешевая трикотажная кофточка. Мельник почувствовал изумление, он никогда не видел в «Мельнице» других посетителей.

Александра выбежала из-за стойки, у нее в руках было полотенце и миска с чистой водой. Она усадила Мельника за стол, смыла копоть с его ладоней. Стукнула о стол баночка с кремом, которую Александра принесла в кармане. Боль понемногу ушла, холод перестал быть невыносимым.

Девушка за дальним столиком успокоилась и продолжила есть, изредка поглядывая на Мельника и Александру. Густая еловая ветка царапала окно. Там, на поле у реки, снова поднимался ветер.

Мельник вернулся домой, бережно неся перед собой обожженные, забинтованные руки. Он лег в постель и провалился в тревожный, болезненный сон, проверив перед этим, крепко ли держит Сашино сердце. До ночных съемок у руины оставалось десять часов.

Когда он проснулся, ожоги почти не болели. Мельник осторожно снял бинты и посмотрел на розовую кожу: это было странно, но на ней не осталось волдырей. Его ладони так оледенели, что жар раскаленной сковороды не смог им повредить. Мучительный холод сыграл ему на руку.

От разбушевавшихся голосов сильно болела голова. Мельник с досадой вспомнил, что выронил плеер, когда чуть не угодил под машину, но тут же увидел его на тумбочке возле кровати. Однако вдеть наушники в уши Мельник не успел. Один-единственный женский голос вдруг вырос из низкого утробного гула, затмил его, перешел в истерический, невыносимо громкий и высокий звук. Мельник вздрогнул и выронил плеер на пол. Внутренности его скрутила внезапная судорога, и он сделал несколько глубоких вдохов, пережидая приступ боли.

Приступ испугал Мельника. Когда боль отступила, он сел на кровати и завернулся в одеяло, пытаясь сберечь остатки тепла. Мельнику было наплевать на себя — он поразился, насколько ему все равно, будет он жить или нет. Смерть не пугала его, он боялся, что случайно выпустит из рук Сашино сердце. Даже секунда могла решить дело не в пользу жизни: волокна были тонки и ветхи, как изношенная ткань. Каждое движение сердце Саши совершало судорожно и болезненно.

Ее смерть беспокоила Мельника гораздо сильнее собственной. Он жадно и иррационально желал, чтобы она жила, даже страдая от болезни, даже если его уже не будет.

Раз он может остановить время, подумал Мельник, не может ли он повернуть его вспять? Мысль была страшной: он никогда ничего подобного не делал и даже не знал, возможно ли поступить со временем так грубо. Мельник прислушался к закольцованному циклу, к бесконечно повторяющемуся «та-дам», к однообразной, тяжелой усталости, составляющей Сашину жизнь, и принял решение. Он обхватил сердце плотнее и резко откинулся назад. В голове словно взорвалась дымовая шашка, какое-то время Мельник ничего не видел и не слышал. Когда туман рассеялся, стало ясно, что силы еще остались. Мельник повторил попытку. На этот раз он потерял сознание и пришел в себя, когда за окном было уже темно. Сашино сердце все еще билось. Мельник обследовал его, осторожно касаясь самыми кончиками пальцев, и понял, что у него получилось. Изменения были едва заметны, но связи упрочились, волокна стали крепче.

«Я выиграл для нее день, — подумал Мельник. — Может быть, два».

Он встал и пошел на кухню ставить чайник. Ему оставалось только игнорировать собственную боль, жить будто ничего не происходит и держать Сашино сердце, пока не разожмется рука.

Чая он выпить не успел: неистовая, безудержная сила стащила его с табурета, швырнула на пол, наполнила легкие арктическим холодом. Мельник понятия не имел, что происходит, но сопротивлялся изо всех сил. Он попытался встать, упал, потом все же поднялся на ноги. Он ощутил себя рыбаком, в сеть к которому попалась огромная невиданная рыба, и думал уже не о том, чтобы вытащить улов на берег, а о том, чтобы самому не кануть в темной непрозрачной глубине. Мышцы его были напряжены до предела, сердце шумело в ушах, сеть сантиметр за сантиметром появлялась из воды. Мельник не видел рыбы, но сопротивлялся ей, пока не почувствовал, что она уже не бьется, не тянет ко дну, что она подчинилась.

Он сел на табурет и начал смотреть на опрокинутую чашку и чай, стекающий на пол медленными тяжелыми каплями. Чай был совсем холодный, и Мельник не знал, то ли он так долго сражался с рыбой, чем бы она ни была, то ли владеющий им холод выбрался наружу и начал подчинять себе окружающие Мельника вещи.

По привычке он проверил, не порвалась ли связь между ним и Сашиным сердцем, и понял, что именно Саша и была той рыбой. Она почувствовала себя лучше и начала тратить себя снова. Она выбрала ребенка, которому нужна была помощь, — Мельник не мог знать наверняка, но был уверен, что это именно ребенок, — и отдала ему выигранный Мельником день. Мельник начал злиться. Он злился до тех пор, пока не осознал, что волокна Сашиного сердца не истончились снова. Он смог ее удержать: не одну, а с грузом, который она вновь на себя взвалила.