Дом на краю ночи - Уильям Хоуп Ходжсон Страница 41

из нас замечали, что едят. Стоило кому-то высказать свое мнение, как оно тут же подвергалось самой суровой критике; тут же оглашался взгляд прямо противоположный, и в конце концов добрая половина моих товарищей пришла к убеждению, что на корабле вообще не осталось людей и что вместо них там поселилось одно из дьявольских порождений травяного континента, обладающее способностью испускать свет. Когда это мнение прозвучало впервые, все мы невольно умолкли, ибо подобное положение дел не только означало бы конец всем нашим надеждам, но и давало пищу новым страхам, а страхов нам и без того хватало. Тогда заговорил боцман; презрительно посмеявшись над нашим испугом, он заметил, что люди на борту корабля могли с равным успехом воспринять пожар в долине не как знак близкого присутствия друзей, а как новую, грозную опасность, ибо кто из нас, добавил боцман, доподлинно знает, какими адскими свойствами обладают обитающие среди тины и водорослей травяного континента чудовища; если у нас есть основания считать, что они злы и опасны, то тем больше таких оснований у тех, кто, насколько мы можем судить, многие годы жил в тесном соседстве с ними. А коли так, пояснил боцман, разве не могли они предположить, что на острове появились какие-то существа, опасаясь которых они побоялись привлечь к себе внимание, пока не увидят их воочию; таким образом, нам остается только ждать, пока обитатели судна не успокоятся и не покажутся нам сами.

Когда боцман закончил свою речь, мы сразу приободрились, ибо говорил он очень убедительно. И все же у нас оставались кое-какие сомнения; так, один из матросов спросил, не странно ли, что огонь на судне мы впервые заметили только прошлой ночью, да и днем мы должны были видеть дым от камбузной плиты. В ответ на эти слова боцман сказал, что до прошлой ночи наш лагерь находился в таком месте, откуда нам не видно было даже самого плавучего континента, не говоря уже о застрявшем в водорослях судне. Берег же, с которого можно было рассмотреть таинственный корабль, мы навещали лишь время от времени, но даже тогда не удостаивали его даже беглого взгляда, ибо были слишком поглощены своими делами. Больше того, с пляжа, где мы собирали топливо, можно рассмотреть лишь надстройку корабля, на возвышенное же место мы поднимались до вчерашнего вечера только раз, в самый первый день нашего пребывания на острове; наконец, даже теперь из нашего лагеря судно видеть нельзя — для этого надо подойти к самому краю утеса.

Это было верно, и, закончив завтрак, мы снова отправились к подветренной стороне нашей площадки, чтобы еще раз убедиться, что на корабле есть люди, однако прошел час, а мы так ничего и не увидели. Тогда боцман, чтобы не тратить времени даром, оставил одного человека продолжать наблюдение, строго наказав держаться так, чтобы его легко было заметить с судна, а остальных повел чинить шлюпку. Часовых на вершине боцман регулярно менял (заметив на корабле признаки жизни, наблюдатель должен был махнуть ему рукой), но все остальные были заняты по горло: несколько человек носили топливо, чтобы питать разожженный возле шлюпки костер; один матрос поворачивал и поддерживал брусок, который боцман продолжал обтачивать по форме киля; двоих боцман послал к найденной нами на берегу мачте с приказом отделить один из путенс-вантов,[90] которые — что встречается довольно редко — были сделаны из железа. Когда матросы вернулись с длинным железным стержнем, боцман велел мне разогреть его на огне и ударами тупой стороны топорика распрямить один из концов. Когда это было сделано, он поставил меня прожигать раскаленным концом путенса отверстия в киле в тех местах, которые заранее отметил крестиками; отверстия эти предназначались для болтов, с помощью которых боцман собирался притягивать к килю деревянный батенс. Сам же строгал свой брусок, пока не придал ему желаемую форму; не оставляя работы, он то и дело давал матросам разные поручения, и я догадался, что помимо стремления как можно скорее починить шлюпку ему хотелось как-то занять команду, ибо наши товарищи были настолько взволнованы мыслью о появлении поблизости таких же, как мы, морских скитальцев, что, не имея занятия, могли, как говорится, отбиться от рук и сделаться неуправляемыми.

Не следует, однако, думать, будто боцман не разделял нашего волнения, ибо я заметил, что время от времени он украдкой бросал быстрые взгляды на вершину дальнего утеса, надеясь увидеть поданный наблюдателем знак. Но подошло к концу утро, а на корабле так и не произошло никаких перемен, свидетельствующих о том, что его обитатели имеют намерение показаться нашему часовому, и, разочарованные, мы отправились в лагерь обедать. За едой, понятно, дискуссия о странном поведении обитателей корабля разгорелась с новой силой, однако никто из нас не сумел истолковать причины, побуждавшие их к осторожности, лучше, чем боцман, так что в конце концов нам пришлось оставить этот разговор.

После обеда боцман, который, несмотря на свою строгость, никогда не был жесток к матросам, позволил нам покурить у костра и только потом позвал вниз, чтобы продолжить работу. Мы как раз поднимались с земли, когда один из матросов, подбежавший к краю площадки, чтобы еще раз взглянуть на корабль, крикнул, что обитатели судна разобрали или сдвинули назад часть надстройки над квартердеком и что теперь там появился человек, который, насколько возможно разглядеть невооруженным глазом, глядит на остров в подзорную трубу. Нелегко описать волнение, охватившее нас при этом известии; всей гурьбой мы бросились к краю площадки, чтобы убедиться — наш матрос не ошибся. Но все было именно так, как он сказал: мы довольно отчетливо видели на корме судна крошечную человеческую фигуру. В том, что человек на борту заметил нас, мы убедились через мгновение, ибо фигура принялась неистово размахивать чем-то, вероятно медной подзорной трубой, и даже как будто приплясывала на месте от волнения. В этом последнем я почти не сомневался, так как и мы были взволнованы и возбуждены сверх всякой меры; я, во всяком случае, внезапно поймал себя на том, что дико кричу вместе с остальными, размахиваю руками и бегаю вдоль края утеса. Лишь немного придя в себя, я заметил, что наблюдатель с подзорной трубой куда-то исчез, но это продолжалось недолго, вскоре он вернулся, а с ним — еще человек десять; при этом мне показалось, что среди них были женщины, но расстояние было слишком велико, чтобы я мог сказать наверняка. Увидев нас на вершине