Диана Сеттерфилд - Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном Страница 41

Итак, задача: найти человека в черном. Легче сказать, чем сделать… Кажется, в какой-то момент разговора собеседник назвался Блэком, однако Беллмен очень смутно помнил события той ночи. Впрочем, внешность у него весьма своеобразная, не так ли? Как-нибудь в свободную минуту Беллмен сядет, подумает – и лицо этого человека непременно всплывет в памяти. А дальше достаточно будет навести справки. Правда, он и раньше пытался отыскать этого Блэка, но те попытки не в счет: он действовал наугад, бессистемно. Он обращался не к тем людям. Теперь все будет иначе. Взявшись за дело с толком и расстановкой, он своего добьется. Такой подход всегда приводил его к успеху.

Правильный подход и верно выбранный момент.

Беллмен снова взял ручку, чтобы сделать дополнение к своим записям: «Найти Блэка». Но перо только скребнуло бумагу – чернила на нем уже высохли. А на полпути от листа к чернильнице ручка неуверенно зависла. Не упустил ли он что-то важное? Все ли принял в расчет? Он думал десять, пятнадцать секунд. И обнаружил, что мысли его блуждают в каком-то лабиринте. Он сердито поморщился. Не однажды он замечал это в других людях: внезапно возникшие сомнения заводили их в тупик. Ясно видя цель и уже будучи близки к успеху, они вдруг начинали колебаться, раздумывать, отвлекаться на всякие мелочи и, вконец запутавшись, проваливали все дело. Чтобы этого не случилось, необходимо концентрироваться на самом важном, а второстепенные вопросы разрешатся или отсеются сами собой.

Беллмен не стал делать приписку. Просто в этом не было нужды: такое он забудет вряд ли.

Он потер руки, предвкушая новое начинание, и с нежданно разыгравшимся аппетитом принюхался к кухонным ароматам в предвкушении второго завтрака.

– Ты слышала весь этот шум, который мы устраивали? – спросила Мэри у Доры, когда они остались в комнате вдвоем. – Рояль, гонг, кастрюли?

Дора покачала головой:

– Единственное, что я слышала, были крики грачей. Их я слышала постоянно. А потом я проснулась. – Она помедлила, прежде чем продолжить: – Только не говори про грачей моему папе.

3

В первый вторник мая Уильям Беллмен объявился на фабрике. Уже по характеру знакомых фабричных шумов он определил, что работа идет в нормальном ритме. В общении с людьми присутствовала некоторая неловкость: он видел по лицам, что подчиненные находят его сильно изменившимся. Что ж, он и сам находил себя таковым. Он обошел цеха в сопровождении Крейса, кивками приветствуя рабочих и пожимая руки мастерам, узнавая массу новостей и задавая короткие, конкретные вопросы. С фабрики он ушел рано.

В среду он занимался в конторе с Недом. Заказы, счета, ведомости. Все оказалось в порядке. Он ушел рано.

Четверг он провел в своем домашнем кабинете, тщательно и всесторонне оценивая состояние дел на фабрике, и пришел к выводу, что в его отсутствие дела эти шли очень даже неплохо. Он отправил Мэри с запиской, и четверть часа спустя вызванные Нед и Крейс явились в особняк. Для начала Беллмен описал, какими он видит их нынешние обязанности, – в целом это не выходило за рамки того, чем оба занимались в последние несколько недель. Далее он поинтересовался, в каких рабочих вопросах они считают необходимым его, Беллмена, непосредственное вмешательство и руководство. Они назвали пару таких вопросов, от себя он добавил еще пару, и они согласно кивнули. Со всем остальным они могли справиться без него.

– Хорошо, – заключил Беллмен.

«К чему он клонит?» – гадали Нед и Крейс. Только-только после долгого отсутствия Беллмен вернулся к работе – деятельный и энергичный, как в прежние времена, – и вдруг выясняется, что у него есть какие-то новые планы, опять же предполагающие самоустранение от фабричных дел.

– Как долго продлится такой расклад? – спросил Нед. – Если больше месяца или двух, не мешало бы поднатаскать кого-нибудь из младших клерков, чтобы я мог переложить на него часть обязанностей.

– Начинайте прямо сейчас, – согласился Уильям. – Такой расклад отныне будет постоянным.

Его помощникам потребовалась немалая пауза, чтобы в полной мере осознать смысл сказанного.

Когда Крейс наконец обрел дар речи, он задал вопрос:

– Но кто же тогда будет управлять фабрикой?

И он вновь утратил этот дар, услышав ответ:

– Вы двое.

Нед был шокирован. Фабрика без Беллмена? Он и Крейс будут ею управлять? Это немыслимо! Он сделал глубокий вдох, готовясь возразить, но, пока воздух наполнял легкие, ход его мыслей изменился. А так ли уж это немыслимо? Беллмен был незаменим как организатор и генератор идей, но сейчас, когда процесс отлажен до мелочей…

Нед выдохнул.

Это было возможно.

Всю следующую неделю Уильям посвятил фабрике. Он сидел в конторе, куда поочередно вызывали мастеров и клерков для обсуждения их будущего статуса и новых обязанностей. По настоянию Беллмена собеседования проводили Нед и Крейс, а сам он лишь наблюдал за действиями новых управляющих, изредка задавая вопросы или высказывая свое мнение, когда его об этом просили. Поначалу оба робели, ожидая, что он привычно возьмет на себя ведущую роль, но вскоре поняли, что теперь все решения должны принимать они сами. Они беседовали с кандидатами, совещались между собой, делали выбор и только потом смотрели на Уильяма. Его одобрительного кивка было достаточно. «Раз вы решили, пусть так и будет», – означал этот кивок.

В дальнейшем Беллмен постепенно сокращал время своего ежедневного пребывания на фабрике. Одного его присутствия было достаточно для того, чтобы вселить в людей уверенность, и передача управления проходила гладко, без эксцессов. То, что было изначально ясно ему одному, теперь стало ясно всем: Беллмен отнюдь не бросал предприятие на произвол судьбы, ибо здесь в неизменности сохранялась созданная им система со всеми традициями и правилами. Подобно часовщику, подогнавшему, почистившему и сбалансировавшему все шестерни и пружины в механизме, он мог спокойно передать его другим людям, от которых требовалось лишь регулярно заводить часы. В его личном присутствии теперь не было особой нужды, и он постепенно отходил от дел.

Через полгода после того, как эпидемия покинула город, Беллменская фабрика продолжала исправно работать уже без участия ее владельца.

Когда вечером особняк затихал, гасли все свечи, а ступеньки и половицы переставали скрипеть под ногами домочадцев, Дора принимала сидячее положение в постели и размещала вокруг себя подушки, как безмолвных собеседников. Дневная возня завершилась. Мэри и ее мама спали. Наконец-то никто не лез к ней с градусником, не справлялся об аппетите, не донимал взвешиваниями, обмерами и прочими проверками. Только сейчас она могла свободно предаться воспоминаниям.