Мишель Цинк - Хранительница врат Страница 42

— Ты что? — смеюсь я. — Куда ты меня ведешь?

— Увидишь, — отвечает Димитрий.

Мы петляем между стволами апельсиновых деревьев, и мне сразу вспоминается мама. Апельсин и жасмин. Гадючий камень жарко пульсирует у меня под платьем.

Роща кажется бесконечной. Не будь со мной Димитрия, я бы наверняка в ней заблудилась — деревья растут в каком-то странном порядке, понятном одной только природе. Впрочем, Димитрий точно знает, куда идет, и я следую за ним без вопросов и колебаний.

Наконец мы вырываемся из-под завесы деревьев, и над нами во всю ширь разворачивается огромное небо. Внизу сверкает белопенное море, буйные валы разбиваются о зазубренные утесы, отвесно уходящие вниз от опушки рощи к морю.

— В детстве я очень любил сюда приходить, — поясняет Димитрий. — Это было мое тайное место, хотя, сдается мне, мама прекрасно знала, где оно. В Алтусе не слишком-то много секретов.

Я улыбаюсь, пытаясь представить Димитрия темноволосым мальчуганом с проказливой улыбкой.

— И каково было тут расти?

Он отходит к ближайшему дереву, поднимает руку и срывает небольшой апельсин.

— Пожалуй, настоящая идиллия. Хотя тогда я этого, конечно, не понимал.

— А твои родители живут на острове?

— Отец. — По лицу Димитрия пробегает тень, и по следующим его словам я понимаю, отчего. — Мама умерла.

— О… Мои соболезнования, Димитрий. — Склонив голову набок, я печально улыбаюсь ему. — Вот еще, что у нас общего.

Он медленно кивает, подходит ко мне и показывает на траву близ обрыва.

— Садись.

Я опускаюсь на землю, Димитрий садится рядом. Он продолжает, больше ни единым словом не упоминая своих родителей, так что я понимаю: тема закрыта.

— Алтус похож на крошечный городишко, разве что обитатели не такие косные. — Рассказывая, он задумчиво катает в ладонях апельсин. — Во многих отношениях остров ничем не отличается от того места, где ты росла: свадьбы, рождения, смерти…

— Ага, и мужчины с женщинами живут под одной крышей. — Я все никак не могу переварить эту новость, поэтому не сдерживаюсь и теперь.

— Вижу, ты успела поболтать с Уной. Отлично. Тебя это шокирует?

Я пожимаю плечами.

— Слегка. Я… просто я к такому не привыкла, наверное, все дело в этом.

Он кивает.

— Знаю, на то, чтобы привыкнуть к нашим обычаям, требуется время. Но постарайся не думать о них, как о чуждых или слишком новомодных. На самом деле, они старше, чем само время.

Я гляжу на воду, обдумывая его слова, хотя не знаю, готова ли сейчас всерьез размышлять на эти темы. Они открывают мне реальность, о которой я и помыслить не могла еще несколько недель назад — несмотря на всю нашу вольную и безнадзорную жизнь в Лондоне.

— Расскажи мне, как там Соня, — прошу я, отчасти желая сменить тему, а отчасти потому, что готова услышать правду о подруге.

Димитрий чистит апельсин, пытаясь, чтобы кожица сошла одной полосочкой.

— Соня все еще… не в себе. Старшие держат ее в келье.

— В келье? — Только что мне казалось, я угодила в какую-то коммуну гедонистов, а теперь — что в монастырь.

Он кивает.

— В уединении. Мало кому из Сестер дозволено совершать подобные ритуалы, да и не все Сестры на это способны. Если бы не болезнь твоей тети, она могла бы… Только избранным Сестрам позволено видеть Соню, покуда она не поправится.

Я невольно пугаюсь.

— Ритуалы? Они не причинят ей никакого вреда?

Димитрий касается моей руки. В глазах его сострадание.

— Ну конечно, нет. Падшие души — вот кто нанес ей вред. Лия, Сестры должны высвободить Соню из-под власти душ, и тогда она снова станет прежней, самой собой. — Он убирает руку и продолжает чистить апельсин. — На то, чтобы освободить Соню из-под власти падших душ, потребуется немало времени — и лишь Старшие могут ей помочь.

— А когда мне можно будет с ней повидаться?

— Возможно, завтра.

По его тону я понимаю, что и эта тема закрыта.

Я выдергиваю несколько травинок.

— А Эдмунд? Он-то где?

Димитрий разламывает апельсин надвое, и мне вдруг хочется понюхать его ладони.

— Здесь, на острове. В первый день сидел под дверью твоей комнаты, пока сам не уснул на пороге. Мы его перенесли в спальню, а он даже не проснулся.

Я не в состоянии сдержать улыбки и внезапно понимаю, что дождаться не могу, когда увижу Эдмунда.

— Ты к нему очень привязана? — спрашивает Димитрий.

Я киваю.

— Кроме него да тети Вирджинии у меня больше никого из семьи не осталось. Он был со мной в стольких… — я глубоко вздыхаю от накативших воспоминаний, — в стольких передрягах. Он сильный — и рядом с ним я верю, что мне не обязательно самой быть все время сильной, что мне есть, на кого опереться — хотя бы ненадолго.

Высказав вслух все то, о чем я так часто думала про себя, я смущаюсь, но Димитрий тихонько улыбается, и мне ясны его мысли.

Его пылкие глаза обжигают мне лицо. Сколь многое чувствую я в этом взгляде! Даже непонятно, как простой взгляд может вместить в себя все это — силу, уверенность, честь, верность и — да, наверное, даже любовь.

Димитрий отводит глаза, отламывает дольку апельсина и протягивает мне. Я думала — отдаст, но вместо этого он подносит дольку к моим губам. Конечно, в Нью-Йорке или Лондоне было бы страх как неприлично позволять мужчине меня кормить.

Но здесь не Лондон и не Нью-Йорк.

Подавшись вперед, я зубами беру дольку апельсина из рук Димитрия, легонько касаясь зубами кончиков его пальцев. Прикусив дольку, я замечаю, какая же она крохотная, буквально на один укус — и гораздо слаще апельсинов, которые мне доводилось пробовать до сих пор. Я с наслаждением жую ее. Глаза Димитрия прикованы к моим губам.

Я выразительно смотрю на остаток апельсина в ладони Димитрия.

— А сам попробуешь?

Он облизывает губы.

— Да.

Одним движением он оказывается совсем рядом со мной, губы его прижимаются к моим губам, я даже понять не успеваю, что происходит. Этот поцелуй вызывает во мне какую-то совсем новую, другую Лию. Ту, что никогда не носила корсет и чулки. Не стыдилась того, как трепещет ее тело под настойчивыми губами возлюбленного, под прикосновениями его пальцев, жарких даже сквозь тонкую ткань платья. Эта Лия живет по законам острова, а не по законам чопорного лондонского света.

Не прерывая поцелуя, Димитрий осторожно опрокидывает меня на спину. Лежа на мягкой траве, мы теряемся в объятиях среди ветра и моря. Наконец Димитрий отпускает меня, дышит быстро и тяжело.

Переплетя пальцы у него на затылке, я пытаюсь притянуть его обратно ко мне. Димитрий сдерживается и лишь нежно целует меня в щеки и веки.