Виктор Песиголовец - Лицо порока Страница 42

— Ты сапоги примерь, — советую я. — Вот насчет них у меня есть сомнения — угадал ли?

Она быстро натягивает их ни ноги. Пробегает взад-вперед по комнате, любуясь блеском голенищ.

— Как влитые! У тебя, Ванечка, глаз, что алмаз!

— Короче, впору! — констатирую я. И, осмотрев Настю с ног до головы, шлепаю на кухню покурить.

Настя догоняет меня в коридоре и бросается на шею, как тигрица на антилопу. Мне едва удается устоять на ногах.

— Поосторожней, детка! — кричу я, вырываясь из цепких объятий. — Так ведь можно травмировать нашего младенца. Научись, ради Бога, обходиться без резких движений!

Она продолжает ошалело покрывать мое лицо поцелуями.

— Будешь баловаться — отшлепаю по заднице! — с угрозой в голосе предупреждаю я. Но угроза не действует.

Потом, успокоившись, Настя вручает мне свой подарок — механические часы с красивым позолоченным браслетом и набор мужской парфюмерии.

— Конечно, это не идет ни в какое сравнение с тем, что подарил мне ты! — лепечет она смущенно. — Но прими мой подарок, Ванечка, вместе с моей любовью!

— Золотая моя Настенька! — я нежно прижимаю ее к груди. — Как я счастлив, что повстречал тебя на своем жизненном пути!

— И все у нас будет хорошо! — тихо шепчет она, и глаза ее почему-то наполняются влагой.

— Непременно! Все у нас будет хорошо! — растроганно повторяю я.

Вечером ко мне домой позвонила Надежда.

— Спасибо, Ваня, за помощь! Она мне очень пригодилась, — звучит в трубке ее грустный голос. — Никто не помог, один ты. А у меня как раз очень трудно было с деньгами. Все, что имела, истратила на лечение Миши. А у его матери, кроме пенсии, никаких доходов…

— Похоронили нормально? — спрашиваю я. — Батюшку не забыли пригласить?

— Да, об этом позаботилась мать.

— Ну что же, земля пухом Михаилу! — вздыхаю я.

Надежда начинает всхлипывать. Я не успокаиваю ее, молчу. Жду, пока успокоится сама.

— Я хочу с тобой посоветоваться, — наконец говорит она, шмыгая носом.

— О чем, Наденька?

— Насчет Машиной квартиры. Мы ведь были в разводе. По закону наследником является наш сын. А с ним проблема…

Я не понимаю, в чем может состоять проблема, и говорю об этом Надежде. Помолчав, она коротко объясняет:

— Сын в данный момент не может принять наследство…

— Как это — не может? — удивляюсь я. — Почему?

Надежда опять всхлипывает.

— Коля находится в заключении, — сквозь плач звучат слова. — Я Мише об этом не рассказывала, не хотела лишний раз волновать. И срок дали немалый — восемь лет.

— Ого! Что он натворил?

Надежда молчит, видимо, собирается с силами. Потом сокрушенно вздыхает:

— Он сделал самое ужасное…

— Кого-то убил, что ли? — спрашиваю я с недоверием.

— Нет… Николай осужден за изнасилование малолетней девушки. Групповое…

Я пораженно вскрикиваю. Как? Колька же рос скромным, тихим, даже застенчивым мальчиком. Был отличником в школе, учился в университете в Запорожье…

— В голове не укладывается, Наденька, как он мог на такое пойти! — волнение охватывает и меня.

— Ваня, он мой сын! — сдавленно произносит Надежда. — Мое сердце кровью обливается от горя!

В трубке клокочут ее рыдания. Я не знаю, какими словами утешить несчастную мать.

С трудом и не сразу она берет себя в руки.

— Я хочу тебя вот о чем спросить, Ваня. Квартира теперь пропадет?

— Не думаю, — минуту поразмыслив, говорю я. — Но нужно посоветоваться с юристом. Хочешь, я это сделаю?

— Ладно, я сама.

— Как ты хоть там живешь, Наденька?

— Сижу в четырех стенах и волком вою! — жалуется она. — Сын в тюрьме, мужа нет. Работы нет. Хорошо, что у меня есть огородик, хоть картошка да лук свои.

— Обязательно навешу тебя, — обещаю я. — Управлюсь с делами и приеду.

— Приезжай, Ваня! — горячо просит Надежда. И начинает причитать: — У меня ведь никого на белом свете нет, никаких родственников, никаких близких! Одна я, как перст. Заела тоска!

— Крепись, крепись, милая!

— Спасибо тебе за все! Будет время, бери Аню и приезжай ко мне. Слышишь, приезжай обязательно! Хоть наговоримся.

— Конечно, Наденька! Я обязательно приеду. Скоро приеду!

В трубке звучат короткие гудки. Мое сердце охвачено печалью и тревогой. Бедная Надька! У нее действительно никого. Если заболеет — кто кружку воды подаст? Она теперь осталась безо всякой поддержки. Был муж, пусть бывший, — умер. Был сын — нету, считай. Боже, какая судьба! За всю жизнь Надежда — сирота, приемная дочь четы глухонемых инвалидов-алкоголиков человеческого счастья не видела ни капли. С детства — нищета, насмешки людей, безысходность и безнадега. Миша — пьянки-гулянки да кулаки. Ведь он ее тоже и в грош не ставил, можно даже сказать, презирал. Вот однажды и решилась Надежда, лишенная человеческой теплоты, согрешить — найти утешение, ласку и понимание у разводяги-соседа. Кончилось это печально…

Глава восьмая

Третье мое перемещение в ад произошло рано утром в четверг.

Упав с головокружительной высоты на бархатный ковер травы, я чуть не задохнулся от неестественной свежести воздуха. Он просто пронизывал грудь, разрывал легкие.

— Где мы? — спросил я старика, борясь с головокружением.

Он лежал рядом со мной, широко раскинув руки и наполовину закрыв глаза.

— Это склон горы, — ответил Устин сдавленным голосом и я понял, что он чувствует то же самое, что и я.

Грудь его высоко вздымалась, ноздри расплющенного носа раздувались, на морщинистом лбу блестели крупные капли пота.

— Вам нехорошо, дедушка?

— Нет, наоборот! Здесь так же прекрасно, как у нас на Алтае, — он медленно сел, подвернув под себя ноги, и заулыбался.

Я огляделся. Мы находились на широкой поляне, усеянной мелкими голубыми цветами. А спереди, сзади, по бокам — куда ни глянь, — как стена, стоял густой хвойный лес и дышал жизнью.

— Почти, как в Карпатах! — заметил я, задирая вверх голову.

Яркая, позолоченная лучами нежаркого солнца синева, казалось, вот-вот засосет и меня, и Устина, и эту сказочную поляну.

— А ты бывал в Карпатах? — поинтересовался старик и тоже подставил лицо под ласковые языки далекого светила.

— Приходилось. Правда, всего один раз.

— Красиво?

— Не то слово! Поразительно, великолепно!

Устин вздохнул:

— Эх, Ванятка, увидел бы ты наш Алтай! Вот где рай земной!

Легкие, наконец, приспособились к необычайной резкости воздуха, и грудь перестала болеть. Только все еще слегка кружилась голова, и непроизвольно закрывались глаза. Приходилось прилагать определенные усилия, чтобы они оставались открытыми.