Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд Страница 43

Он взял жену за руку.

— Никто не откажет такой красавице, — сказал он.

— А что нам делать, если кто-нибудь вдруг заговорит с нами? — нервно спросил Эдди. Он еще не привык к новой роли и нуждался в ободрении.

Личфилд повернулся к труппе, его голос гулко звучал в ночи.

— Что вам делать? — воскликнул он. — Играйте жизнь, конечно же! И улыбайтесь!

Холмы, города…

(пер. с англ. М. Масура)

За неделю до путешествия по Югославии Мик понял, каким политическим фанатиком был его новый любовник. Разумеется, Мика предупреждали. Один из парней в банях говорил ему, что Джуд — настоящий Аттила. Но поскольку тот тип сам недавно расстался с Джудом, Мик посчитал, что в таком сравнении больше неприязни, чем понимания убийственно непримиримого характера его приятеля.

Если бы он прислушался! Тогда не пришлось бы колесить в тесном, как гроб, «фольксвагене» по бескрайним дорогам и внимать речам о советской экспансии. Боже, какая скука! Джуд не говорил, а читал бесконечные лекции. В Италии он вещал о том, как коммунисты используют на выборах голоса крестьян, и теперь, в Югославии, вновь загорелся этой темой. Мик был готов схватить молоток и размозжить ему голову.

Нельзя сказать, что он вовсе не соглашался с Джудом. Некоторые доводы (те, что доходили до Мика) казались вполне резонными. К тому же много ли Мик об этом знал? Он был учителем танцев. А Джуд — профессиональный журналист. И, как большинство журналистов, с которыми встречался Мик, он считал своим долгом судить обо всем на свете. Особенно о политике — этом болоте, где так легко увязнуть по уши и вечно плескаться в грязи. Тема неисчерпаемая, поскольку, если верить Джуду, политика была везде. Искусство — это политика. Секс — это политика. Религия, торговля, садоводство, еда, выпивка и пищеварение — тоже сплошная политика.

Боже, это занудно до мозга костей, убийственно для всякой любви, смертельно скучно.

Хуже всего, что Джуд не замечал или не хотел замечать, насколько утомлял Мика. Не глядя на унылую физиономию приятеля, он продолжал говорить, и его аргументы становились все более дикими, а рассуждения удлинялись с каждой новой милей пути.

Мик решил, что Джуд — самовлюбленный ублюдок и нужно бросить его, как только закончится медовый месяц.

Только к концу путешествия — бесцельного вояжа по необозримому кладбищу западноевропейской культуры — Джуд понял, какое ничтожество обрел в лице Мика. Парень совершенно не интересовался ни экономикой, ни политикой стран, по которым они проезжали. Он проявлял полнейшее равнодушие к сложной итальянской ситуации и зевал — да, зевал! — когда его пытались (безуспешно) вызвать на разговор о русской угрозе, нависшей над западным миром Приходилось признать горькую правду: Мик — всего лишь педераст, «королева», никакое другое слово для него не годится. Допустим, он не ходит мелкой походкой и не цепляет на себя драгоценности, но тем не менее он настоящий педераст, увязший в сонном мирке фресок раннего Возрождения и югославских икон. Сложности и противоречия, агония старой культуры — все это скучно для него. Его ум столь же мелок, как и его взгляды; он — хорошо сложенное ничто.

Ну и медовый месяц.

Шоссе из Белграда в Нови-Пазар было, по югославским стандартам, неплохим Относительно прямое, оно не было изуродовано трещинами и рытвинами, как дороги, по каким они до сих пор ездили. Нови-Пазар располагался в долине реки Раска, к югу от города, названного по имени реки. Эта область не пользовалась популярностью среди туристов. Несмотря на хорошую дорогу, местность была плохо освоена, здесь недоставало комфорта и развлечений для путешественников. Однако Мик хотел во что бы то ни стало посмотреть монастырь в Сопочанах, к западу отсюда, и после ожесточенного спора настоял на своем.

Путешествие оказалось унылым По обе стороны дороги тянулись однообразные серые поля. Жаркое лето и засуха сказались на жизни большинства деревень. Урожай был потерян, скот забивали прежде времени из-за недостатка корма. Немногочисленные местные жители, мелькавшие на обочинах, смотрели мрачно. Даже лица детей стали суровыми; их взгляды были тяжелы, как и зной, повисший над долиной.

Приятели еще по пути в Белград выложили все, что думали друг о друге, и теперь ехали в молчании. Однако прямая дорога, как и все прямые дороги, побуждала высказаться. Чем легче ехать, тем сильнее мозг ищет, чем занять себя. И что отвлечет лучше ссоры?

— Какого черта тебе нужно в этом проклятом монастыре? — наконец проговорил Джуд.

Это звучало как вызов.

— Мы проделали такой путь…

Мик старался сохранять тон обычной беседы. Он не был расположен к распрям.

— Опять богородицы, да?

Мик достал путеводитель и, изо всех сил сдерживаясь, прочитал: «…здесь можно полюбоваться величайшими произведениями сербского изобразительного искусства, включая такой признанный шедевр раскской школы, как „Успение Богородицы“».

Молчание.

Затем Джуд сказал:

— Мне осточертели церкви.

— Это шедевр.

— Если верить твоей дерьмовой брошюрке, они все шедевры.

Мик почувствовал, что теряет самообладание.

— Самое большее — два с половиной часа…

— Говорю тебе, хватит с меня церквей. Меня тошнит от их запаха Тухлый ладан, застарелый пот и ложь…

— Всего лишь небольшой крюк. А потом мы вернемся на эту дорогу и ты прочитаешь мне еще одну лекцию о положении фермеров в Санджаке.

— Я всего лишь пытаюсь поддерживать нормальный разговор об осмысленных вещах, а не этот дерьмовый гон о сербских шедеврах…

— Останови машину!

— Что?

— Останови машину!

Джуд затормозил на обочине. Мик вылез из «фольксвагена».

Шоссе раскалилось, но дул слабый ветерок. Мик вдохнул полной грудью, сделал несколько шагов и встал посреди дороги. Впереди и позади не было ни пешеходов, ни машин. Слева простирались широкие поля, а за ними в полуденном зное плавали вершины далеких холмов. В заросшем кювете краснели бутоны дикого мака. Мик пересек дорогу, нагнулся и сорвал один из цветов.

За его спиной хлопнула дверца автомобиля.

— Для чего мы остановились? — громко спросил Джуд.

Его голос был напряженным, он все еще напрашивался на ссору.

Мик стоял, поигрывая цветком. Мак почти созрел, лепестки осыпались и крупными алыми каплями лежали на сером асфальте.

— Я задал тебе вопрос, — снова сказал Джуд.

Мик оглянулся. Джуд, мрачно хмурясь, стоял у автомобиля. Его брови сошлись в одну тонкую линию от гнева. Но он красив, да; немало женщин рыдали от огорчения, узнав, что он гей. Густые черные усы (всегда в идеальной форме) и глаза, в которые можно смотреть бесконечно и каждый раз видеть новый свет.