Ричард Метсон - Я-легенда Страница 43

 - Ты задел его, - услышал он чей-то крик и упал на пол ничком. Рука его потянулась к пистолету - но ее переломил жестокий удар ноги в тяжелом ботинке. В глазах у него помутнело, он подтянул руку к груди и, уставившись в пол, тяжело всхлипнул.

 Его грубо схватили под руки и поставили на ноги. Он уже ничего не видел и не чувствовал, только ждал следующего выстрела.

 Вирджи, - думал он, - Вирджи, теперь я иду к тебе. Теперь уже скоро.

 Боль в груди стучала так, словно туда с высоты капал расплавленный свинец. Его тащили к выходу - он слышал, как скребут, волочась по полу, носки его ботинок, - и ждал смерти. Я хочу умереть здесь, в своем доме, - мелькнула мысль. Он слабо попробовал сопротивляться, но его волокли дальше. Боль в груди стала зубастой, как стая акул.

 - Нет, - застонал он, когда его выволакивали на крыльцо, - нет!..

 Боль пронзила грудную клетку и вырвалась вверх, проникая в мозг, страшным ударом поражая остатки его сознания. Мир завертелся, перемешиваясь с темнотой.

 - Вирджи, - глухо прошептал он...

 И люди в черном выволокли на улицу его безжизненное тело - в ночь, в мир, который ему больше не принадлежал. Этот мир принадлежал им.

 21

 Неуловимый звук: шепот или шорох. Роберт Нэвилль слабо кашлянул и поморщился: грудь наполнилась болью. Из глубины его тела вырвался булькающий стон, и голова чуть покачнулась на плоской больничной подушке. Звук стал громче - смесь разнородных приглушенных шумов. Медленно возвращалось ощущение рук, лежащих вдоль туловища.

 Жжение в груди - огонь. Они забыли погасить огонь. В его груди. Все горело. Маленькие горячие угольки прожигали плоть и выкатывались наружу... И снова слабый, агонизирующий стон разомкнул его пересохшие голубоватые губы. Веки дрогнули, и он раскрыл глаза.

 Его взору предстал грубый серый потолок - нештукатуренная бетонная плита перекрытия. Около минуты, не мигая, он глядел прямо перед собой. Боль в груди пульсировала, то прибывая, то убывая, словно прибой перекатывал гальку по его обнаженным нервам. Все его сознание концентрировалось только на этом: выдержать эту боль, сдержать ее в себе, не дать ей победить. Расслабься он хоть на мгновение - и она вырвется, вберет весь его разум, охватит все его тело, и теперь, очнувшись, он не должен был этого допустить. Теперь он должен был сопротивляться.

 Несколько минут он был сосредоточен на этой борьбе с болью, он буквально перестал видеть и оглох, пытаясь локализовать в себе эту жестокую кинжальную пульсацию. Наконец сознание стало понемногу возвращаться к нему.

 Мозги работали медленно, как плохо отлаженный механизм, остановившийся и теперь понемногу набирающий обороты, неуверенно, толчками, словно перескакивая с одного режима на другой.

 Где я? - была его первая мысль.

 И снова - чудовищная боль. Он покосился вниз, стараясь разглядеть свою грудь. То, что он увидел, была широкая повязка с огромным влажным растекающимся пятном красного цвета в середине, которое толчками пульсировало, вздымаясь и опадая. Он закрыл глаза и сглотнул.

 Я ранен, - пронеслось в его мозгу. - Как следует, тяжело ранен.

 В горле и во рту было сухо, словно он наглотался песчаной пыли.

 Где я? Кто, что? Зачем?..

 Наконец он вспомнил: люди в темном штурмовали его дом. И теперь... - он догадался, где он теперь. Даже не оглядываясь по сторонам. Но он все-таки повернул голову - тяжело, медленно, болезненно, и увидел маленькую палату и зарешеченные окна. Он долго разглядывал эти окна, лицо его было напряжено, губы плотно сжаты. Оттуда, из-за окон, с улицы доносился этот слабый звук, означавший, по всей видимости, суету и возню, а также некоторое замешательство.

 Он расслабился, и голова его заняла прежнее положение, так что снова пришлось разглядывать потолок. Очень трудно было разобраться в этой ситуации и понять, что происходит, слишком все было неправдоподобно. Трудно было поверить, что все это - не бред и не ночной кошмар. Три года одиночества, в заточении, в собственном доме, а теперь - это.

 Но в груди его пульсировала острая, жгучая боль, и в этом он не мог усомниться. Так же неоспоримо было и мокрое красное пятно, становившееся все больше и больше. Он снова закрыл глаза.

 Наверное, я скоро умру, - предположил он и попытался как-нибудь осознать это, но разум сопротивлялся, и мысль соскользнула в пустоту.

 Несмотря на то, что все эти годы он жил бок о бок со смертью, ходил по проволоке над пропастью, в которой его поджидала смерть, зубами выцарапывал себе право на жизнь, то и дело лишь по воле случая избегая неминуемой гибели, несмотря на это, разум его был не готов. Он не был готов принять смерть.

 Где-то позади отворилась дверь - но он продолжал лежать на спине, глядя в потолок, не в силах повернуться. Боль была слишком мучительной. Не шелохнувшись, он слышал, как шаги приблизились к его койке и остановились недалеко от изголовья. Он поднял взгляд, но этого оказалось недостаточно: тот, кто стоял рядом с ним, все еще не попадал в поле зрения.

 Палач, - подумал он, - рука правосудия нового общества. Он закрыл глаза. Ему было все равно.

 Шаги снова ожили, и он понял, что их владелец обошел койку и встал рядом. Нэвилль хотел сглотнуть, но в горле все пересохло. Он провел языком по губам.

 - Ты хочешь пить?

 Ничего не понимая, он мутно взглянул на нее, и сердце его бешено заколотилось. Под напором крови боль захлестнула все его существо, он едва не потерял сознание и не смог удержаться от болезненного, агонизирующего стона. Голова его мотнулась на подушке из стороны в сторону, и он закусил губу, судорожно комкая рукой простыню. Красное пятно увеличивалось.

 Она встала на колени и вытерла у него со лба пот, прохладной влажной тряпицей промокнула губы. Боль чуть-чуть отхлынула, и он снова смог сфокусировать взгляд на ее лице. Он лежал, даже не пытаясь пошевелиться, и глядел на нее, и во взгляде его была только боль.

 - Вот, - наконец сумел выговорить он.

 Она промолчала. Встала с колен и присела на краешек кровати. Снова промокнула ему пот со лба. Затем потянулась куда-то за изголовье, и он услышал звук льющейся в стакан воды.

 Она чуть приподняла ему голову, чтобы он смог пить, и боль снова кинжалом вспорола ему внутренности. Наверное, именно такое ощущение, когда в тебя вонзают эту пику, - подумал он, - вот такая же кинжальная резь. И затем - пульсация толчками истекающей, еще живой, теплой крови...

 Голова его снова откинулась на подушку.

 - Спасибо, - пробормотал он.

 Она сидела и разглядывала его. Выражение ее лица было необычным: в нем соединялись симпатия и отчуждение.