Антон Вильгоцкий - ЛАВКА УЖАСОВ Страница 43

А вот когда тебя рисует художник такого ранга - жуть, как престижно даже для американского миллионера.

Только с портретом тем нескладуха вышла. Положил, значит, Магритт на холст последний мазок. Подошел Эдвард на результат посмотреть. И охренел. После чего состоялся у них следующий разговор:

- Рене… Я, конечно, понимаю - ты сюрреалист, и все такое, но будь добр, объясни мне - что ты нарисовал, - почесывая в затылке, произнес Джеймс.

- Тебя, - последовал ответ.

- Но почему так?

- Как видел, так и нарисовал.

- Как видел, как видел… Ну и какой ты после этого сюрреалист?

- Величайший, - сказал Магритт и был абсолютно прав.

- Бесспорно, - поспешил согласиться Джеймс. - Но знаешь… меня такой вариант не устраивает.

- А что делать? - развел руками художник.

- Что, по-другому никак? - с надеждой в голосе спросил миллионер.

- Никак, - сказал, как отрезал, волшебник кисти.

- А если в профиль попробовать?

- Становись.

Поверх забракованного портрета Магритт написал новый. Потом еще один, и еще. Но всякий раз у него выходило одно и то же. Нечто, сильно смущавшее и немного даже пугавшее Эдварда Джеймса.

В конце концов, нервы художника не выдержали.

- Знаешь, что, Эд, - сказал он, вращая в тонких пальцах уставшую кисть, - встань-ка ты перед зеркалом. Я нарисую твое отражение, и мы закруглимся.

На том и порешили. Но результат нисколько не изменился. И одинокая слеза скатилась по щеке мастера, и шлепнулась на пол кисть.

- Вот, - сказал побледневший француз, снимая портрет с мольберта. - Иначе - никак.

Взглянув на картину, Джеймс тоже побледнел. После того случая он порвал с сюрреалистами, сильно запил и вскоре обанкротился. Но это уже совсем другая история.

Вам, должно быть, охота знать, что же было не так с портретом кисти Магритта?

Что ж, никакой тайны здесь нет. "Edward James Foundation" - одна из самых известных его работ, и вы вполне могли видеть ее репродукцию в каком-нибудь журнале по авангардному искусству. У меня такая висит на стенке. Достойная вещь.

Что же, в таком случае, испугало эксцентричного миллионера?

У него мы уже не спросим. Но достаточно взглянуть на картину, и вы все поймете сами.

Просто представьте, что, поглядев в зеркало, вы видите там… отражение собственного затылка.

Мексика. Земля, полная загадок.

Должно быть, вчера я сильно напился, или даже присел на химию, раз уж меня опять пробило на сочинительство. Совершенно не помню, как я написал этот бред про Магритта и Джеймса. Начать хотя бы с того, что я не знаю, кто это такие…

Случилось все это на самом деле, или является плодом чьего-то больного воображения, хотя бы и моего собственного? Хотя, погодите, картинку-то эту я видел. В журналах. И еще на обложке какой-то книги. Значит, хоть что-то от реальности в этой истории есть. Сюрреализм, сюрреализм… Черт, левое ухо отвалилось. Сюрреализм… Это, кажется, начало двадцатого века. Бретон, Кокто, Бунюэль. Блин, откуда я все это знаю? Не иначе, память ко мне возвращается. Вот еще не было печали. Ну-ка, ну-ка… Точно! Все помню. Названия улиц, имена «друзей», книги, которые читал, песни, которые слушал. Только вот… не со мной это было. С Гончаровым. А я себя им не ощущаю. Нисколечко. Не моя это память. Не нужна она мне. А ну, как и он сам заявится, да начнет претензии на тело предъявлять? Что я тогда делать буду? Надо подстраховаться. Надо такое сотворить, чтоб этот «мятежный дух» мою бренную оболочку за три версты облетал. Не стану, пожалуй, медлить.

Прямо сейчас и начну.

Наихудшие опасения подтвердились. Черный демон безумия вовсю резвится в моей башке. Несколько дней я пребывал в состоянии nigredo, уступив свое место под Солнцем кошмарному ублюдку, выползшему из глубин подсознания. Страшно даже подумать о том, что успела натворить эта мразь… черт, больно-то как! Хорошо, если мое временное помешательство ограничилось самоистязанием и не выплеснулось за пределы этих стен. А то ведь… Впрочем, для меня в случившемся ничего хорошего нет, и быть не может. Я проснулся от жуткой боли, а увидев, что является ее причиной, завопил, как евнух в момент кастрации. Не столько от боли даже, сколько от страха. Не делай мой «заместитель» записей в дневнике, я до сих пор не знал бы, откуда взялись покрывшие все тело чудовищные раны. Только… лучше б мне этого и не знать. Достаточно и того, что я чувствую. Сильнее всего болит левая рука, которую, судя по ее состоянию, придется вскорости ампутировать. Рот полон протухшей крови, руки, грудь и живот иссечены, как колода на скотобойне, левое ухо вообще лежит на столе… А нога… нет, об этом даже думать больно.

Вместе с безумием мне даровали невосприимчивость к боли. Ушли они тоже в обнимочку, так что я теперь имею полное право воскликнуть: «Какая гадость эта ваша Святая Инквизиция!».

Доведенный до умопомрачения примитивностью обыденной жизни, я обработал себя так, что результату позавидовал бы и бывалый палач. Что мне теперь делать, не знаю.

Денег почти не осталось. Лечиться придется самому, а тут еще эта боль… Не сдох от потери крови, когда творил все это - загнусь теперь, от болевого шока.

Я действительно хотел бы знать, кто все это придумал. Чья злая воля мешает мне пробиться сквозь толщу льда, всплыть, наконец, на поверхность и глотнуть хотя бы немного свежего воздуха? Кровь дробью стучит в висках… Перед глазами темные пятна… Я разбил голову об лед, вода вокруг меня стала розовой. О, как мучительны воспоминания!

Не может быть, чтобы все это происходило спонтанно. Ведь если так, то в этой жизни нет ничего, что бы ее оправдывало! Да, я маргинал, но таких, как я - сотни, тысячи, и все прекрасно живут… Нет, я не могу, я не должен заканчивать свою жизнь вот так!

Бежать. Бежать отсюда, пока еще есть силы в искалеченных членах. Домой. Домой, к Марине, к съемным сараям, к осточертевшим «друзьям». Бежать…

Но кажется, для меня уже поздно делать хоть что-нибудь. Я ведь и раньше никому не был нужен, а теперь - и подавно. «Простите, я не узнаю вас в гриме». Тьфу! Да пошли вы все! Я много раз забрасывал удочку, но не поймал ни драного носка, ни ботинка с мертвяка. И мог бы, с усердием робота, вновь и вновь штурмовать отвесную стену. И каждый раз, сорвавшись, говорить себе, что не все еще потеряно, что уж теперь-то точно получится, стоит лишь собраться с силами и снова броситься вверх. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять - без надлежащей экипировки ты не поднимешься и на метр. Так зачем изводить себя в бесплодных попытках достичь вершины, с которой и сделать-то ничего нельзя, кроме как сигануть вниз, не в силах смириться с мыслью, что пребывание наверху ничем не отличается от полупризрачного существования в исходной точке. Ведь если разницы нет, - зачем платить больше, разбазаривая драгоценную жизненную энергию? Не проще ли остаться внизу и здесь же, внизу, тихо окончить свои дни, избрав своим девизом избитое «Не жалею, не зову, не плачу»? Разве того, через что мне пришлось пройти, недостаточно, чтобы понять: нет в этой жизни ничего, что бы ее оправдывало? Не так уж я и силен, чтобы снова начинать все с нуля. Здесь даже не в бессилии моем дело, а в том, что я понимаю: никакие действия не смогут помочь мне покинуть сраное болото, в котором я барахтаюсь почти всю жизнь. Наивно было бы полагать, что предел моих страданий достигнут. А если и так, - за этим пределом меня ждет всего лишь начало нового цикла мук. Зачем, если уже сегодня я не хочу ничего, кроме забвения?