Антонина Ванина - Свинцовый закат Страница 43

Но Том не стал отвечать на это почти риторический вопрос, и продолжил внимать нежданному откровению.

— Я не просил для себя такой участи. Даже представить не мог, что однажды начну пить кровь, что к шестидесяти годам не постарею, что переживу всех своих детей, внуков и правнуков. Это печальная участь, видеть, как умирают все кого ты знал. Порой, стоя у очередной могилы, начинаешь завидовать тому счастливчику, что вырвался из лап этого суетного мира, ведь мне суждено остаться здесь навсегда. Но даже в самые тяжкие минуты я не переставал считать себя человеком, мне это и в голову не приходило. И моей единственной супруге тоже. Она думала, что меня сразила неизлечимая болезнь и с ней нужно только свыкнуться. Почему-то она приняло мою новую суть легче, чем я сам. А после, мне стало всё равно. Я не чувствовал собственной исключительности тогда, не чувствую и теперь. Но почему-то её видишь ты.

— Вы пьете кровь и живете уже пять столетий, — наконец прервал монолог полковника Том. — Я бы сказал, что это принципиальное отличие.

— И только-то? — апатично заключил полковник Кристиан и заметил, — В Обществе придумали называть подобных мне кровопийцами. Никогда не слышал, чтобы мы так о себе говорили.

— А как вы говорите?

— Угадай.

— Я не знаю, — сразу же сдался Томас. — Наверное, какое-то специфическое самоназвание на древнем языке.

Полковник покачал головой.

— А что же?

— Ничего.

— То есть?

— Нет никакого самоназвания. Никакого термина или заковыристого словечка я никогда не слышал. Ничего этого вечноживущим не нужно, потому что мы не особая раса или племя. Мы ходим под тем же солнцем, что и смертные, живем в наших с вами городах, поступаем на службу, снимаем жилье и делаем всё то, что и остальные. Стало быть, сходства у нас намного больше чем различий. Кровопийцы такие же люди, просто занимают особую социально-пищевую нишу.

— А белые? Скажете, что они такие же кровопийцы, только живут в другом месте и выглядят малость по-другому?

— Это не самое важное, как они выглядят. Они мыслят иначе, вот что главное. Я не такой как они, ты не такой как они. Они живут внизу, мы живем наверху. Они слепнут и кожа их обгорает на солнце, мы чахнем и ничего не видим в темноте. Они добровольно стали отшельниками, мы же продолжаем жить в миру. Когда-то белые знали нашу жизнь, мы же не понимаем их быт вовсе. Для нас они даже не иностранцы, они — обитатели другого мира, иной вселенной, которую нам не постичь и не представить. У них действительно есть самоназвание, есть и свои подземные анклавы, где заведены собственные порядки. И смертные для них не равные — не соседи по дому, не коллеги по службе, не начальники и не подчиненные. Вы — сосуд жизни вечной, и отношение к вам соответствующее. На самом деле, белые — это люди, но они отказались ими быть. А я нет.

Понял ли Вильерс что-нибудь из сказанного, полковник не знал, но хотел верить, что хотя бы с годами Томас перестанет косо на него смотреть и, подобно сэру Джеймсу сможет довериться ему как коллеге с долгим жизненным опытом.

21

Шли дни, вечера соединялись с ночами и растворялись в утренних сумерках, а служебные успехи Томаса Вильерса в доме Флоренс Фарр ограничились лишь обнаружением 25-и карточек с изображением разноцветных кругов, квадратов, полумесяцев, треугольников и овалов. Том предположил, что это ещё одни гадальные карты, вроде тех, с египетскими сюжетами, и отложил геометрические вариации как малоинтересные. Ничего, что могло бы заинтересовать Общество, среди вещей Флоренс он так и не обнаружил.

Правда, пара косвенных свидетельств в квартире заставили Вильерса заподозрить, что он не единственный мужчина, кто делит ложе с Флоренс. Стоило ему только намекнуть на свои сомнения, как женщина поучительным тоном заявила:

— Знаешь, милый мальчик, в наших отношениях не должно быть ревности. Я ведь не допытываюсь, с кем ты проводишь время, когда уходишь от меня. Так и ты не спрашивай. Ты мне не муж, а я — свободная женщина. Один Пигмалион уже пытался вылепить из меня идеальное создание, даже не спросив, хочу ли я этого.

— И ты с ним порвала? — в надежде спросил Том.

— Разумеется. И поступлю так с каждым, кто решится повторить его эксперимент.

— Фло, я вовсе не желаю посягать на твою свободу или учить жизни, это ведь было бы глупо с моей стороны. Я просто хочу честности…

— А я хочу доверия — произнесла Флоренс и пронзительно посмотрела ему в глаза, словно заглянула в душу. — Это очень важно. Просто доверься мне и не думай о глупостях.

И Том старался больше не думать, ведь его поразила болезненная влюбленность, от которой не хотелось искать исцеления.

Связь с Флоренс изменила всё в его жизни. Ни один его мимолетный роман до этого, не шёл ни в какое сравнение с нынешними переживаниями. Роковое влечение приносило Тому немало минут блаженства, и вместе с тем он чувствовал себя морально раздавленным, потому что не видел во Флоренс ответного огня. Он делал всё возможное, чтобы доставить удовольствие любимой, но результата не было. Мысль, что Флоренс дарит ему наслаждение, а он ей нет, не давала Тому покоя, и потому во время близости он не мог думать ни о чём другом, кроме как о неизбежной неудаче.

Но Флоренс, похоже, вовсе не беспокоила ни собственная фригидность, ни переживания любовника по этому поводу. А Томас продолжал мучиться и корить себя за неопытность, а заодно и молодость. Он даже не мог поговорить с Флоренс о своих терзаниях, потому что не знал как — эмоциональной близости между ними так и не возникло.

И вот снова Флоренс выскользнула из постели, стоило только Томасу обессилено откинуться на подушку. Эти отлучки происходили постоянно и неминуемо, и Тома они не могли не раздражать. На этот раз Флоренс расположилась за письменным столом и, приготовив бумагу, занесла над ней ручку, словно чего-то ожидая.

Томас наблюдал за Флоренс, пока та что-то увлеченно писала. Она даже не услышала, когда он окликнул её по имени, настолько это занятие поглотило всё внимание женщины. Но больше всего Тома удивило, что Флоренс водила ручкой по бумаге справа налево.

Заинтересовавшись, он подошел к возлюбленной, чтобы увидеть, чем же она так увлечена, но Флоренс никак не отреагировала на его приближение и всё продолжала писать. Вглядываясь в записи через её плечо, Томас с удивлением для себя понял, что не только не знает, на каком языке они выполнены, но даже не узнает алфавита. Чем-то аккуратные строчки отдаленно напоминали арабскую вязь, но это, определенно была не она. Да и откуда лондонской актрисе знать арабский?