Черная изба - Анна Лунёва Страница 44

Отсмеявшись, Кочерга впилась своими крошечными зрачками в Катю:

– Потом начали поговаривать, что жертва нужна. Ну, чтобы там услышали. Что, страшно, малявка? Вот и всем вменяемым людям было страшно. Перед Новым годом в Старице умер грудной ребенок…

Катя пискнула и вжалась в диван.

– Не визжи! – Кочерга повысила голос и пристукнула почти полным стаканом. Вода расплескалась по столешнице. – Будешь визжать – Александер придет. Оно тебе надо?

Катя замотала головой, до боли сжав кулаки – так, что ногти впились в ладони.

– Умер ребенок, – продолжила Кочерга с того же места, как будто и не прерывалась. – Не помню, мальчик это был или девочка. Мне бабка рассказывала, я сама еще соплей тогда была. Там была семья алкашей, у них каждый год кто-то рождался, кто-то умирал, никого не регистрировали – и вопросов к ним тоже не было. Не знаю, что там случилось. Может, выполз на холод, пока мать валялась пьяной, может, сиськой придушили по нечайности. Черт его разберет. Но старуха Липатова выкупила у этих алкашей трупик и пошла с ним к камню. А может, это был и не трупик: врачей-то в деревне не было, а алкаши эти свою мелкотню вряд ли считали…

Белое худое лицо женщины то приближалось, расплываясь, то отдалялось – как будто Катя смотрела на нее в перевернутый бинокль. Она почти не чувствовала тела, голос Кочерги доносился откуда-то издалека.

– И пришел этот, – сказала Кочерга. Это прозвучало так обыденно, словно она говорила про мужа или соседа. – Забрал жертву. Сказал, что возьмет деревню под свое покровительство. Но с одним условием…

Кочерга вдруг вскочила и быстрыми шагами вышла из кухни. Катя осталась сидеть на месте, тупо моргая. Забрал жертву? Кто забрал? В каком веке все это было? В коридоре, а может в ванной, что-то шуршало и звякало. Скрипнула дверь, и Катя снова услышала раздраженный мужской голос:

– Маша, опять? Мы же договаривались, не больше раза в сутки!

– Отвяжись, – равнодушно огрызнулась где-то в темноте Кочерга. – Я знаю, когда мне надо. Иди спи, чего ты ждешь? Трахаться сегодня не будем.

Дверь комнаты оглушительно бахнула о косяк. В кухне снова появилась Кочерга, на ходу подтягивающая джинсы. Катя успела заметить край кружевного черного белья. Неужели тот мужик еще испытывает какое-то желание к этой полуженщине-полунасекомому?

– Отвар. – Кочерга продолжила рассказ. Катя хотела перебить: кто пришел? с каким условием? – но побоялась, что рассказчицу опять замкнет, и промолчала. – Чаек – так они его называют. Густой, вонючий, приторный. Нужно ме-е-едленно пить, чтобы не сблевать. Я пить не стала. Швырнула этой старой кляче полную кружку прямо в ее лошадиную морду. Зря… – Она снова изогнулась и с усилием повела плечами, как будто что-то изнутри ее гнуло и корежило. – Потом они ведут тебя в баню. Там раздевают, моют, осматривают. Тому, из камня, нужны девственницы. Ну или хотя бы не сильно шлюхи. Я вот сгодилась, хотя и был у меня тогда уже мальчик… Потом, значит, мажут тебя специальным кремом. От него начинаешь вся гореть, как будто все тело у тебя – один сплошной клитор. Сечешь, малявка? Вот только потом трахаться тебе уже не захочется никогда. Все не то, поняла? Ты выгораешь, выгораешь дотла… Так и задумано. А я думала, это все вранье. И мальчик тот, с которым я тогда спала, тоже так считал.

Кочерга надолго замолчала. То ли вспоминала, то ли опять отключилась. Она заметно расслабилась, плечи опустились, босая нога поехала по линолеуму.

Вдруг она вскинула голову и снова заговорила:

– Первыми к нему пошли Липатовы. Внучки Натальи Степановны. – На этот раз Кочерга начала совсем с какого-то другого места. Катя не перебивала. – Это ж ясно, да? С того, кто затеял, первый спрос. Сначала пошла Ленка. На следующий год – Маруся. Каждый год нужно ходить, чтобы договор был в силе. А если никто не придет – опять нужна будет жертва, сечешь? А живая девка все-таки лучше мертвой ляльки, да?

Катя молчала. Ее трясло – пришлось поджать под себя ноги, чтобы ненароком не вскочить.

– И Лебяжье… рас-цве-ло! – Кочерга вскочила и театрально раскинула руки в стороны, как будто собиралась взлететь. – Вокруг снег, а у нас тепло. У всех неурожай, а у нас яблони подпирать приходится. А яблочки-то как и не сибирские вовсе! Мед, травы, ягоды… Как говорят: палку в землю воткнешь – и та цветет. Скоро нас возненавидели все соседские деревни. А нам-то что?

Потом у Липатовых девки закончились. Их и было-то всего три: Ленка, Маруся и Наташка, по бабушке. И тогда в ход пошли подросшие дочки местных алкашей. Их у родителей выкупали. Идет девка – ей приданое. Дом чинят, обучение оплачивают. Они тогда уже могли: деньги появились. Поговаривали, что будут косметику делать…

– Делают, – вставила Катя. – Бренд «Тайга».

– Делают, – усмехнулась Кочерга. – Ну так вот.

Она снова замерла и уставилась застывшими глазами куда-то в окно, чуть повыше Катиной головы.

– А что случилось с теми девчонками? – осмелилась наконец спросить Катя. – Ну, с Ленкой, Марусей…

– Да ничего такого, – не отрывая взгляда от окна, ответила Кочерга. – Ходили в дом и возвращались.

– В какой дом?

Катя чувствовала, что Кочерга теряет интерес к повествованию, уплывает куда-то в свои мысли. В отчаянии она вскочила и распахнула форточку. Поток холодного воздуха ворвался в кухню, и Кочерга вслед за ним вскинула голову и руки, изгибаясь в каком-то жутковатом подобии танца.

– Черный дом на сваях, – прошептала она таинственным голосом, и у Кати по спине пробежали мурашки. – Липатовы построили дом… до-о-ом… избушку… на курьих… НОЖКАХ!!!

Она вскочила с табуретки и проделала несколько танцевальных па, задевая руками люстру. Фиолетовые блики заметались по стенам. В коридоре послышались шаги.

– Пошел вон! – вскрикнула Кочерга и, резко обернувшись, выплеснула стакан с водой прямо в лицо подошедшему мужчине. Тот ахнул, отскочил и, поскользнувшись, еле удержался на ногах.

– Я тебе что говорила? – прошипела она, надвигаясь на него. – Не! Ме! Шать!

– Маша… – забормотал он испуганно, вытирая лицо ладонью, – Маша, тише, соседи придут, ты тут танцуешь опять…

– Хорошо, – внезапно успокоилась Кочерга. – Я не буду танцевать. Не буду. И петь не буду, и читать стихи с табуреточки тоже не буду. Ложись-ка спатеньки, Александер, завтра тебе в офис, надо выспаться…

Ее голос стал почти нежным, тонкая рука легла на лысеющую голову Александра и погладила ее, ероша остатки серо-коричневых волос. Он прижался к ней щекой. Катя заметила, что из уголков глаз у него ползут слезы.

– Маша, – прошептал он, – ты же обещала мне, когда ложилась в клинику…

– Я и сейчас обещаю, – театральным шепотом сказала она. – Ложись, а когда проснешься – все покажется тебе сном. Будет яичница с помидорами и свежесваренный кофе. Ложись. Ш-ш-ш. Ложись.

Она обняла вздрагивающего мужчину за плечи и вывела его из кухни. Катя опять осталась в одиночестве. В голове не было ни единой мысли. Она встала, взяла другой стакан и тоже налила себе попить из-под крана. Глоток холодной воды будто вернул ее в тело, и она ощутила, как сильно замерзла. Из-за стены послышался ритмичный скрип. Катя метнулась назад, на диван. Что делать? Уйти? Ждать, пока Кочерга вернется? Господи, а времени-то сколько? Телефон уже наверняка полностью разрядился, а часов нигде не видно…

Через минуту-полторы скрип утих. В коридоре снова послышались легкие шаги. Кочерга вошла в той же обтягивающей футболке, но уже без штанов – только в черных кружевных трусах. Села на ту же табуретку, расставив ноги, и Катя с ужасом увидела на внутренней стороне левого бедра черную язву с воспаленными, набухшими краями. Кочерга проследила за ее взглядом и сдвинула колени.

– Ну, чего тебе? – сказала она неприязненно.

– Я… – Катя пыталась сориентироваться, выбросить из головы увиденное. – Вы сказали, что думали, будто это все неправда…

– Думала, – согласилась Кочерга.

Она еще помолчала. Катя мысленно молила: ну пожалуйста, продолжай, пожалуйста…

– Мой мальчик согласился посторожить, – продолжила наконец Кочерга, будто смилостивившись. Мы думали, что это все большой-большой театр, сечешь? Тебя ведут в черный дом и там кладут на постель. Одеяла не дают, печки там нет. Мальчик прятался в лесу, недалеко от камня. Я специально не выпила этот их чаек: думала, там дурь какая-то, от нее башка едет и кажется всякое. Мы ждали, что придет кто-нибудь из липатовских мужиков. И тогда я подниму крик – мой