Александр Варго - Корень зла Страница 46

Он прикоснулся к рулону. Пальцы стали холодеть. Хорошо, будь что будет. В некотором роде даже любопытно. Он покрутил головой. В помещении имелся стол – как раз для таких случаев. Пересчитывать деньги, перебирать заначенные на черный день бриллианты, рассматривать подделки гениальных творений… Он сжал рулон, перенес его на стол, содрал пошлую резинку, развернул, борясь с подкатившей к горлу тошнотой. А ведь действительно неплохая подделка. Холст состарили явно не умельцы с «улицы Мира». И кракеллюры (трещины в краске) весьма и весьма убедительны. Во многих местах краска просто «уплывает» – но эти места не влияют на общую импрессию. Краски блестят – но тоже не повод кричать, что подделка. До пятнадцатого века краски живописцев действительно были так себе. Плохо сохли, блекли, растрескивались. Но потом Ян ван Эйк растворил льняное масло в белом брюггском лаке, добавил тщательно растертый пигмент и получил густую массу, которая легко высыхала даже в тени. Оказалось, что новые краски светоносны: пленка масла, застывая на поверхности краски, создавала линзу, которая одновременно и отражала падающий на картину свет, и вбирала его в себя. На солнце масляные краски горели, переливались, искрили. Этот блеск сохранялся веками…

Он знал картину наизусть. У него прекрасная зрительная память. Виктор Павлович Самарин в закоулках галереи Цапнера – он страшно волновался, пот катил со лба, голос предательски дрожал – видно, чувствовал человек, что жить ему остается несколько минут. Это он развернул перед Артемом картину, от созерцания которой чуть кондратий не хватил…

Да, манера исполнения, безусловно, Брейгеля. Глубоко прочувствованная работа. Художник многое изменил в своем видении мира. Мощно, зрело, гнетуще, реалистично, и полное отсутствие веры в победу Божьих сил. Размеры холста все те же – метр на метр сорок. Облако в верхней части шедевра – там уплотняется густота красочного слоя, нанесенного на холст мастихином. Из облака взирает морщинистый, смеющийся ли, плачущий ли, размывающийся призрачный старик… Под облаками распростерлась скалистая местность – изрытая канавами, оврагами, стрелами молний из фиолетовых туч. Камни сыплются со скал, ураганный ветер гнет деревья. Кровавая мясорубка – с головами свиней, рогатых козлов, жаб, рубятся с краснокрылым воинством – вернее, с тем, что от него осталось. Земной покров густым ковром устилают трупы. Страдание на мертвых лицах. Живые возбуждены, вереницы кошмарных физиономий – подвижных, разнохарактерных, испуганных, гневных. Выразительные краски, яркая экспрессия на лицах персонажей. Куча мала, свалка, все перемешано, затоптано, спутано. На холме три неподвижных всадника – в отличие от старика на туче, никуда не пропадают, не торопятся, наблюдают за ходом битвы. Черные силуэты, лиц не видно, только красные плащи раздувает ветер. Поди пойми, в чем тут «Торжество истины». Где в этом хаосе, бардаке и триумфе мракобесия сокрыта всепобеждающая истина? Или в том оно и дело? Конец света, финальная битва тех, кто считает себя добром, и его оппонентами – та самая популярная сеча у местечка Армагеддон. А может, все не так? Ведь неисповедимо мнение художника. Может, это не конец земного мира, а всего лишь оригинально представленное зарождение мирового зла – бунт Сатаны против Бога? Добро пожаловать в начало конца…

И куда, вообще, взирают эти трое? На ход битвы, или на того, кто созерцает картину?…

Брейгель перед смертью не сам все это выдумал, ему подсказывали. Кто-то водил его рукой, советовал, как смешивать краски, объяснял расположение персонажей. А впоследствии, возможно, он и сам понял замысел заказчика, подхватил идею, вдохновился, увлекся, азарт обуял…

То, что лежало в развернутом виде перед Артемом, то, что он комкал потными pyками, было чем угодно, только не подделкой…

Состояние – просто озвереть. Черепашки в глазах мельтешат. Он тупо смотрел в картину, которую год назад люди Ангерлинка сожгли на его глазах, и пытался разобраться с мыслями. А чего тут разбираться? Ловкость рук, и никакого мошенничества. Убивать Артема и выживших в той мясорубке Ангерлинку было не с руки, вот и учинил небольшое представление. И все было правильно – джинн, таящийся в бутылке, способен причинить миру немало неприятностей. Но зачем его уничтожать. Лучше спрятать в стальной саркофаг, пока не подвернется подходящий случай его использовать. Что, ребята, миром правит не тайная ложа, а явная лажа? Удобная приманка, чтобы добраться до «Ока Леонарда». Картина подлинная, можно определить без эксперта. Ватяну ликует, Белинского с Фельдманом можно временно пощадить – в плане получения более подробной информации о находке, «спецназ» судилища отслеживает путь проникновения картины в урочище (что мешает вмазать в холст микроскопический маячок?)…

Ладно, пусть он не способен выиграть в этой партии, но потрепать нервы кое-кому он еще в состоянии. А ведь действительно предмет, жгущий руки, удесятерял злобу! Он был злой на весь мир, полон решимости. Сложил картину вчетверо (чего ее жалеть?), сунул в портфель. Постоял, усмиряя сердцебиение, затем решительно постучал в дверь. Та немедленно приоткрылась.

– Вы уже закончили, месье? – Да, спасибо, я уже ухожу.

Что-то подсказывало, что в самом банке ему не станут чинить препятствия. Улыбаясь всем, кто попадался под руку, он прошагал по банковским коридорам, раскланялся с ответственным клерком, который пожелал ему счастливого пути и всяческих благ, выбрался на свежий воздух. Шаг вправо – практически побег, он спрыгнул с крыльца, едва не подрезав расфуфыренную даму с нарядными бриллиантами в ушах, свернул на боковую аллею, стремясь поскорее исчезнуть в зарослях привитой розы. Но примитивный фокус не удался. В переулке за его спиной сработали тормоза, и насмешливый голос врезал по затылку:

– Куда же вы так разогнались, Артем Олегович? Как ребенок, право слово…

Он обернулся, сжав рукоятку портфеля. Нет, он доведет свою глупую затею до логического конца и полного абсурда. Через не могу, не хочу и не буду!

– Что, ребята? – процедил он. – Гарантируете полный возврат?

Двое выпрыгнули из неприметного седана, раскрыли дружеские объятия, сделали такие участливые лица, что позавидовали бы ведущие передачи «Жди меня».

– Давайте портфель, Артем Олегович, – протянул один руку, – и садитесь в машину.

«А ведь мог предупредить охрану банка, – мелькнула мысль, – они бы отсекли этих гавриков. Неужели отказались бы проводить до такси?»

– Держите, – вздохнул он… и врезал жёстким краем портфеля противнику под дых. Тот охнул, но скорее от неожиданности, чем от боли. Схватился за портфель обеими руками. Того и требовалось. Он врезал в то же место коленом – да с такой силой, что у несчастного глаза сбились в кучку, он выпустил портфель, рухнул на колени. Заорал, зрачки завращались, как бешеные космолеты на орбите, пополз куда-то в кусты с низким дорожным просветом…

Второй из добродушного малого мгновенно превратился в свирепого тигра, но и он не успел среагировать.

– И ты держи! – крикнул Артем и швырнул ему портфель. Реакция была будь здоров, но мозгов маловато. Парень ловко поймал портфель и мгновенно получил кулаком в челюсть. Отпрянул, выбросил портфель, чтобы не мешался, но Артем уже прыгнул на него, повалив на землю. Хрустнуло в отбитой коленке, но он не чувствовал боли. Сдавил противнику горло… и схлопотал коленом под копчик.

– Ах, ты драться! – возмутился он, отвесив звонкую оплеуху.

– Что же ты делаешь, отморозок?… – прохрипел оппонент.

Кто тут отморозок? Он отвесил вторую оплеуху, с удовольствием представив звон у неприятеля в голове. Поднялся на колени, а когда тот, кряхтя, начал вставать, собрал всю силу в кулак, хлестнул звонко по виску. Того отбросило, как лист фанеры.

– Ни с места, – сказал третий, выходя из машины. Он держал у пояса пистолет, смотрел настороженно, сдерживая досаду и злость.

– Стрелять собрался? – изумился Артем. – И думаешь, после этого тебя погладят по головке?

– Не твое дело. Ни с места, – повторил человек, быстро глянув на портфель, который валялся в трех шагах от Артема. Потом – на того, который пытался привстать, но не мог – руки расползались. Третий бился припадочно в кустах, страдая от невысказанной боли.

– А что для тебя важнее – портфель или я? – спросил Артем.

Человек не ответил.

– А знаешь ли ты, что в портфеле? – вкрадчиво осведомился Артем, делая шажок к картине.

– Стоять, – неуверенно сказал оппонент.

– В портфеле картина выдающегося мастера эпохи Возрождения, – важно сказал Артем, – стоящая таких денег, каких ты и представить не можешь, – сделал еще два шага, нагнулся, – и если с ней или со мной что-то случится…

– Ни с места! – рявкнул человек, наливаясь краской. – Отойди от портфеля! К машине! Руки на капот!

– Знаешь, приятель, мне это уже откровенно начинает надоедать, – чистосердечно признался Артем. Злость взыграла нешуточная. Он поднялся, прижал портфель к груди, неторопливо направился к машине. Но вовсе не за тем, чтобы вручить портфель противнику, а руки положить на капот. В глазах человека, сжимающего пистолет, мелькнул испуг. Стрелять в Белинского ему было запрещено – какое бы свинство тот ни учинил. Он произвел неверное движение: подался назад. Но Артем уже был рядом. Тогда он махнул пистолетом, норовя попасть рукояткой по скуле. Подобное движение хорошо прогнозируется. Артем небрежно отклонился, роняя портфель, перехватил руку, вывернул. Прыгнул вперед и в сторону, еще сильнее завел руку за спину – до хруста и истошного вопля. Сунул прилично одетого упыря в салон и, пользуясь его шоком, треснул мордой о рычаг автоматической коробки. От хруста чуть не стошнило. Тело обмякло. Он бросил экзекуцию, отпустил пострадавшего, пнул пистолет под машину.