Энн Райс - Интервью с вампиром Страница 46

«Но почему он уехал?»

Все мои старания были напрасны.

«Что случилось? – спросил я напрямик. – Что вам нужно от него? Не сомневаюсь, он хотел бы, чтобы я…»

«Он был моим другом!» – перебил он меня. Его голос дрожал от обиды.

«Вы нездоровы, – сказал я. – У вас что-то вот здесь… – Я указал на ранки, внимательно следя за каждым его движением, – на горле». Он даже не понял, о чем я говорю, нащупал пораненое место и потер его ладонью.

«Не знаю. Должно быть, москиты. Их полно кругом. – Он отвернулся и добавил: – Больше он ничего не говорил?»

Я долго стоял и смотрел ему вслед. Толпа расступалась перед тощей, нелепой, черной фигурой. Дома я рассказал Клодии о странных ранках на шее музыканта.

Это была наша последняя ночь в Новом Орлеане. Завтра, ближе к полуночи, мы поднимемся на борт корабля; на рассвете следующего дня он отплывет в Европу. Мы решили вместе погулять по городу. Она шла рядом со мной, тихая и нежная; теперь ее глаза всегда были печальны, словно пролитые слезы оставили в них свой след.

«Откуда же эти ранки? – спросила она. – Лестат пил его кровь во сне или с его согласия? Я просто теряюсь в догадках…»

«Наверное, одно из двух».

Я сам ничего не мог понять.

Я вспомнил, как Лестат сказал Клодии, что нашел человека, который будет лучшим вампиром. Неужели он говорил всерьез?

«Теперь это уже неважно, Луи», – напомнила она. Нам предстояло проститься с городом. Мы свернули с Рю-Рояль, пошли прочь от толпы. Город обнимал меня, я внимал ему всей душой и не хотел верить, что это наша последняя ночь.

Старый французский город давным-давно сгорел, на его месте выросли особняки в испанском стиле – они сохранились и по сей день. Мы медленно шли по узким улочкам, где не разъехаться двум экипажам; за побеленными оградами и парадными воротами угадывались райские сады, роскошные, как наш собственный; казалось, их полумрак полон прекрасных тайн и обещаний; высокие банановые пальмы качались над галереями, садовые дорожки терялись в зарослях папортника и цветов. Наверху, на балконе, смутно вырисовывались фигуры людей, теплый речной ветер заглушал их голоса и шелест веера в руках женщины… Стены домов заросли глицинией и страстоцветом, мы касались их плечами, станавливались, чтобы сорвать особенно прекрасную розу или ветку жимолости. В высоких окнах отблеск свечей метался по лепнине потолка, или радужно сияли хрустальные светильники; вот стройная женщина в вечернем туалете облокотилась на перильца балкона; драгоценные камни сверкали у нее на шее, терпкий запах ее духов смешивался с благоуханием ночи.

У нас были любимые улицы, сады, уголки, но нас неудержимо потянуло на окраину старого города, туда, где начинались бескрайние болота. Мимо нас по Байю-роуд проезжал экипаж за экипажем – семьи плантаторов спешили в оперу или в театр.

Огни города остались позади, запах садов утонул в густых испарениях болот. Вид высоких, раскачивающихся деревьев, обросших мхом, навеял воспоминания об ужасной кончине Лестата. Меня мутило. Когда-то так же ясно я представлял себе разлагающееся в гробу тело брата. Вот и теперь я видел перед собой труп Лестата, завернутый в простыню, в зловонной жиже меж корней дубов и кипарисов, уже обглоданный червями и болотными тварями. Хотя – кто знает? – может, они инстинктивно чувствовали, что высохшие останки скрывают в себе смертоносный яд и не прикоснулись к ним.

Мы повернули и быстро пошли назад, в самое сердце старого города.

Клодия нежно пожала мою руку – она хотела успокоить меня. Она прижимала к груди огромный букет цветов, которые собрала в городе, вдыхала его запах. Вдруг она прошептала так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова:

«Луи, ты все еще терзаешь себя, а ведь тебе известно лучшее лекарство. Пусть разум… пусть разум подчиниться плоти. – Клодия выпустила мою ладонь, шагнула в сторону и на прощание шепнула еще раз: – Забудь Лестата. Пусть разум подчинится плоти…»

Мне вспомнились строчки из книги стихов, которую я держал в руках, когда она впервые произнесла эти слова:

Рот красен, желто-золотойУжасный взор горит:Пугает кожа белизной,То Жизнь по Смерти, дух ночной,Что сердце леденит[4].

Она улыбнулась из-за угла и через мгновение ее желтое платье растворилось в темноте. Моя подруга, моя вечная подруга.

Я свернул на Рю-Дюмейн и медленно побрел мимо темных окон. Свет фонаря за моей спиной слабел, я уходил от него все дальше и дальше, и тени кружевных чугунных решеток на мостовой расплывались, тускнели и наконец слились с темнотой. Подошел к особняку мадам Ле Клэр и прислушался. Наверху слабо взвизгивали скрипки, звенел смех. Я отошел в тень дома напротив, остановился и долго смотрел, как прогуливаются по освещенным комнатам поздние гости: мужчина с бокалом золотистого вина переходил от окна к окну, придерживая темные шторы и обращая взор к луне.

Прямо передо мной, в кирпичной стене, была распахнута дверь, и в дальнем конце двора горел свет. Я беззвучно пересек узкую улочку и почувствовал тяжелый запах кухни. Чуть помедлив, я зашел внутрь. Кто-то быстро промелькнул по двору, стукнула задняя дверь. Я огляделся и заметил женскую фигуру возле кухонной плиты. Это была высокая худая негритянка с тонким, выразительным лицом. Ее кожа блестела, как полированный черный мрамор. Она помешивала варево в большой кастрюле. Я уловил сладкий запах специй, свежего майорана и лаврового листа; но вдруг тошнотворной волной накатил смрад мясной похлебки, кровь и плоть разлагались и булькали, над кастрюлей поднимался удушливый пар. Я подошел поближе. Девушка отложила длинную железную ложку, выпрямилась, уперлась руками в великолепные, точеные бедра, белый фартук подчеркивал тонкую, изящную талию. Кипящая жижа плескалась через край, и брызги шипели на раскаленных углях. Я вдохнул соблазнительный душный запах девушки, заглушающий даже странную смесь ароматов готовящейся пищи. Теперь я стоял совсем близко, прислонившись спиной к стене дома, увитой диким виноградом. Наверху скрипки заиграли вальс и пол заскрипел – начались танцы. Девушка подошла к двери и, грациозно изогнув длинную шею, всмотрелась в темноту двора.

«Месье! – Она заметила меня и вышла в круг света, падавшего из окна верхнего этажа. Я разглядел большую округлую грудь, тонкие шелковистые руки и холодную красоту лица. – Вы пришли на вечеринку, месье? Тогда вам надо пройти наверх…»

«Нет, моя прелесть, я пришел не на вечеринку. – Я выступил из тени. – Я пришел за тобой».

– На следующий вечер, когда я проснулся, все уже было готово к отъезду: наши вещи и ящик с гробом отправлены на пароход, слуги распущены по домам, мебель накрыта белыми чехлами. Билеты, банковские чеки и документы лежали в плоском черном бумажнике.