Дин Кунц - Нехорошее место Страница 47

Когда их роман только-только начинался, Клинт задавал себе вопрос: может, он распахивает перед ней душу потому, что Фелина глухая? Глухота ее была врожденной, Фелина ни разу в жизни не слышала человеческую речь, оттого и говорить не научилась. Зато она бойко объяснялась жестами, и Клинт тоже освоил язык глухонемых. (Так она разговаривала с ним и сейчас, за столом. Потом, глядишь, и сама расскажет на своем немом языке, как у нее прошел день.) Так вот, поначалу Клинту казалось, что он сблизился с Фелиной именно благодаря этому изъяну: поверяя ей сокровенные мысли и чувства, он мог быть уверен, что собеседница никому о них не расскажет. Это почти то же самое, что разговор с самим собой: все сказанное сохраняется в тайне. Со временем он понял, что доверился Фелине вовсе не благодаря ее глухоте, а вопреки ей, что так охотно делится с ней самым сокровенным – и ждет того же от нее – лишь потому, что любит ее.

Клинт описал посещение Фрэнка Полларда. Когда он рассказал жене, как Бобби и Джулия трижды удалялись в уборную посовещаться, Фелина весело расхохоталась. Клинту нравился ее смех, легкий и удивительно звучный, будто она вкладывала в него всю радость жизни, которую не могла выразить в словах.

– Ну и парочка эти Дакоты, – заметил Клинт. – Я сперва удивлялся: и как это такие разные люди работают вместе? А познакомишься с ними покороче – и понимаешь: эти ребята друг другу подходят тютелька в тютельку.

Фелина положила ложку и знаком ответила: “Мы тоже”.

– Точно.

"Тютелька в тютельку – это что. Мы друг другу подходим, как вилка с розеткой”.

– Точно, – улыбнулся Клинт. Тут до него дошло, что в ее словах скрывается фривольный намек, и он рассмеялся.

– Ну ты и шалава.

Фелина улыбнулась и кивнула.

– Вилка с розеткой, говоришь? “Большая вилка, тугая розетка. Подходят как нельзя лучше”.

– Ладно, я у тебя сегодня проверю проводку.

"Мне позарез нужен первоклассный электрик. Но расскажи еще про вашего нового клиента”.

За окном грянул и раскатился гром. Порыв ветра швырнул в стекло дождевые капли. От шума непогоды в теплой кухне стало еще уютнее. Клинт с удовольствием вдохнул ароматы кухни, но вдруг сердце у него защемило. Какая жалость, что Фелина не может услышать раскаты грома, шум дождя и вместе с ним оценить всю прелесть покоя посреди непогоды.

Клинт вынул из кармана красный камешек с виноградину величиной, из тех, что принес сегодня Фрэнк Поллард.

– Вот захватил тебе показать. У этого малого таких полная банка.

Фелина двумя пальцами взяла камень и поднесла к свету. “Какой красивый, – показала она жестами и положила камешек на белый пластик стола рядом с супницей. – Он очень ценный?"

– Пока не знаем. Завтра специалисты скажут. “По-моему, ценный. Когда пойдешь на работу, проверь, нет ли в кармане дырки. Чует мое сердце: потеряешь – потом сто лет придется вкалывать, чтобы расплатиться”.

Камень вбирал лучи света, пропуская через себя. По лицу Фелины размазались яркие багровые отблески. Они напоминали кровавые потеки. Клинтом овладела непонятная тревога. “Чего ты скис?” – знаками спросила Фелина. Что ей ответить? Что он струхнул из-за ничтожного пустяка? Клинт промолчал. Но вверх по спине пробежал колючий холодок, точно повалились выстроенные рядком ледяные доминошки. Он подвинул камень: пусть лучше кровавые отблески падают на стену, а не налицо жены.

Глава 36

В половине второго ночи Хэл Яматака с головой ушел в роман Джона Д. Макдональда “Последний оставшийся”. Единственное кресло в комнате было не самым удобным сиденьем – Хэл еле в него втиснулся. В больнице стоял нестерпимый запах антисептиков, от которых Хэла всегда подташнивало. Вдобавок в горле засел фаршированный острый перец, который Хэл ел за ужином. Но книга так его захватила, что на все эти мелочи он не обращал никакого внимания.

За чтением он совсем забыл о Фрэнке Полларде, как вдруг услышал короткий шипящий свист, словно из узкого отверстия с силой вырвалась струя воздуха. По палате пронесся сквознячок. Хэл поднял глаза от книги. Он думал, что Поллард по-прежнему сидит на кровати или слезает с нее. Но Поллард исчез.

Хэл в тревоге уронил книгу и вскочил с места.

Так и есть. Кровать пуста. Поллард провел в постели весь вечер, три часа назад он уснул и вдруг – на тебе: как сквозь землю провалился. Лампы дневного света за кроватью не горели, палата освещалась только настольной лампой. Освещение хоть и неяркое, но при всем желании в тень не спрячешься. Одеяло аккуратно заправлено под матрас, перильца по бокам кровати не опущены. Да что он – испарился, что ли, как фигура из сухого льда?

Если бы Поллард опустил перильца, слез с кровати и снова их поднял, эта возня непременно привлекла бы внимание Хэла. А уж перебраться через перильца без шума и вовсе дело немыслимое.

Окно закрыто. По стеклу сбегали струйки дождя, посеребренные светом лампы. Спрыгнуть с шестого этажа Поллард, понятное дело, не мог, однако Хэл на всякий случай удостоверился, что окно не просто закрыто, но еще и заперто.

Потом он подошел к ванной и позвал:

– Фрэнк!

Никто не ответил. Хэл вошел в ванную. Пусто.

Остается только тесный стенной шкаф – больше укрыться негде. Хэл открыл дверцу. На вешалках – одежда Полларда, в которой он пришел в больницу. Тут же стоят его туфли, в них – свернутые носки.

– Прокрасться мимо меня в коридор ему бы точно не удалось, – произнес Хэл, как будто надеялся, что все сказанное вслух, как по волшебству, становится непреложной истиной.

Он рывком распахнул дверь и выскочил в коридор. В обоих концах коридора никого.

Хэл повернул налево и поспешил к запасному выходу в самом конце. Открыл дверь. Замер на лестничной площадке и прислушался. Шагов не слыхать. Никто не поднимается и не опускается. Хэл приблизился к железным перилам, поглядел вверх, потом вниз. Ни одной живой души.

Хэл побрел обратно. По дороге он еще раз заглянул в палату Полларда, бросил взгляд на пустую кровать. Все происходящее просто в голове не укладывалось.

На пересечении двух коридоров Хэл повернул направо, к стеклянному отсеку для медсестер.

Но ни одна из пяти дежуривших ночью медсестер Фрэнка в коридоре не видела. А поскольку лифты находились как раз напротив стеклянного отсека, было ясно, что покинуть больницу этим путем Фрэнк не мог – иначе медсестры заметили бы, как он дожидается лифта.

– А я-то думала, вы за ним присматриваете, – сказала Грейс Фулем, старшая смены, дежурящая на шестом этаже. Если бы голливудским продюсерам захотелось снять новый вариант старых фильмов про Энни Буксирщицу или Маму и Папу Кеттлов, лучшего типажа для главных женских ролей, чем Грейс Фулем, не найти: седая, основательная, неутомимая, с увядшим, но добрым лицом.