Лют - Дженнифер Торн Страница 48

Он часто-часто моргает, затем вперяет в меня взгляд, будто хочет вынудить отвести глаза.

– Крестиком… помечена… его фамилия. Обычно он не столь педантичен. Хью защищается, и это не ответ на мой вопрос. К шлёвке его ремня зачем-то прицеплен брелок с мастерключом, и, прожигая меня взглядом, Хью бездумно им звякает.

– Хью…

Тебе об этом знать не надо, – резко бросает он, подносит кулаки к глазам и с силой вжимает костяшки в глазницы. От этого жеста он невольно смягчается, а заодно с ним смягчаюсь и я. Хью напоминает мне маленького мальчика, прячущегося в углу от подкроватных чудищ. Он роняет руки, вздыхает. – Завтра утром скажу, обещаю. Идет?

– Нет. Нет! – Завтра может не наступить. – Что происходит? Просто объясни…

– Произнесенное вслух имеет обыкновение сбываться, особенно сегодня, так что я предпочту не искушать судьбу. На этом закончим, Нина, и точка.

Я разворачиваюсь и ухожу, в бешенстве от менторского тона Хью. Щеки у меня горят, и сейчас я не готова с ним общаться. Я просто сорвусь, потеряю всякие тормоза, утрачу разумность доводов. Дам ему повод сказать: ну вот, опять она начала.

Больнее всего то, что для нас это вполне типично – Хью давит надменностью, я уступаю. Таковы уж мы, таковы наши взаимоотношения. Я завишу от мужа. Для него я что-то вроде миленького сувенира, который он прикупил на отдыхе и привез домой. Да и не слишкомто миленького! Я всегда недоумевала, почему Хью выбрал меня, что такого уникального разглядел во мне, однако спрашивать его напрямую или самой честно ответить себе на этот вопрос не решалась – из-за страха все потерять.

Семь лет я мирилась с нашей моделью брака, позволяла ситуации усугубляться, но даже теперь не могу бросить Хью вызов. Особенно теперь. Всю свою жизнь я была тем последним камушком в плотине, который сдерживал наводнение. Все, что мне остается, – это уйти, сохранив самообладание.

– Значит, ты устраиваешь ужин, – негромко бросает Хью мне в спину. – Они своего добились.

Рывком оборачиваюсь, еще сильнее покраснев от злости.

– Кто такие «они»?

Хью не отвечает. Звякает ключами на брелоке. Мне хочется вырвать у него этот чертов брелок.

– Да, мы устраиваем ужин. Кстати, я и не знала, что это островная традиция. Ты против? – Всего несколько часов назад последний вопрос мог стать извинением, уступкой: «Прости, дорогая, как-то не подумал!» – но сейчас звучит как очередной упрек.

– Неважно. – Хью смотрит на море. – Пусть приходят. Пускай уже все произойдет, разберемся в открытую. Выходите на свет, ублюдки! Мне надоело ждать нападения!

К кому он обращается? Единственный, кто прячется от света, – сам Хью. Он ведет себя все более и более странно. Опасливо приближаюсь к нему и, потянув ноздрями, улавливаю слабый запах виски. Затем я вижу и бутылку – прямо за ним, валяется на полу, пустая. Он по ошибке принимает мои действия за жест примирения. Простирает ко мне руку, но касается лишь пустоты.

В виске вспыхивает боль. Закрыв глаза, прижимаю его пальцами. Я реагирую слишком остро. Всему виной День «Д». Этот человек не в себе, он невменяем. Мой настоящий муж вернется завтра, и, если между нами останется напряженность, мы все уладим. Нужно только пережить День. Осталось всего шесть часов или около того. Как там Чарли говорит?

«Мы уже почти приехали?» «Почти, почти приехали», – всегда отвечаю я.

– Я не имел в виду себя! – Голос Хью доносится до меня уже в коридоре. – Говоря об уменьшении рисков, я имел в виду тебя и детей. Не подумай чего-то плохого, мне тоже чертовски хочется жить, но ты важнее. Надеюсь, ты это поняла. Наша семья – самое главное.

Цитировать философов в разговоре с Хью бесполезно, философией он никогда не интересовался, но ведь любому человеку, имеющему хоть какие-то нравственные ориентиры, совершенно очевидно, что у нас нет права выбирать, кто пострадает, кто умрет. Если ты принимаешь все это – этот день, эту дань, значит, подчиняешься ходу вещей.

А как же Салли? – тихо спрашиваю я, внимательно прислушиваясь, не идет ли она с кухни. – Для тебя важно, останется ли она в живых?

Хью, пошатываясь, встает из кресла.

– Ну разумеется. Салли тоже важна.

– А Джо? Иэн? Ленни? Тавиши? Тинкеры?

– Я…

На миг решаю, что в голове у него прояснилось, но Хью со стаканом в руке берет курс к винному бару. Дурацкий брелок раскачивается и звякает, как коровий колокольчик.

– Брайан? Тим? – Не знаю, зачем я продолжаю говорить: то ли чтобы все-таки вразумить мужа, то ли просто чтобы избавиться от этой жгущей злости. – Смиты. Смерть Эйвери вызвала у тебя какие-то чувства? Хоть какиенибудь?

Хью трясущейся рукой наполняет стакан.

– А как насчет Мэтью? – Я повышаю голос. – Он ведь был твоим лучшим другом с… самого детства? – Как и Энди Бланшар.

Одно упоминание Мэтти действует на Хью как ведро холодной воды. На долю секунды он замирает, но на меня упорно не смотрит.

– Мэтью мне не друг. Отнюдь не друг.

Мне тут не по себе. Боже, да любому здравомыслящему человеку тут сделалось бы не по себе. День «Д», День «Д», День «Д». Про себя отмечаю фигурную люстру над головой, плитку у порога, крышу, пол; повсюду острые углы, все такое скользкое и неустойчивое, но главное заключается в том, что сильнее всего меня пугают не предметы, а мужчина напротив.

– Все о тебе спрашивают. – Вот что я собиралась сказать с той минуты, как вошла в дом. – Хотят знать, выйдешь ли ты.

Хью молчит.

– Чарли приберег для тебя бутерброд. Молчание. Ухожу.

Людей на лужайке стало больше, но пока собрались не все. Соседи тоже пришли не с пустыми руками: принесли вино – я даже различаю несколько бутылок из Южной Америки, оставшихся с довоенных времен, – печенье, пироги, «Пиммс», легкие овощные салаты. Гости выкладывают угощение в длинный ряд на траве. Это напоминает некий ритуал, подношение, как в старину, когда вассалы платили дань своему господину. Или только церкви? Не помню. Мы все платим сегодня. Боги или природа, но что-то нами правит, а мы платим дань.

Обхожу собравшихся, благодарю то одного, то другого, а сама напряженно выискиваю взглядом детей. Их здесь нет. Нет Джо, нет Чарли с Эммой. Что-то случилось. Осторожно касаюсь руки миссис Моррис – старушка в последнее время кажется совсем хрупкой.

– Вы не видели… Они в доме, душечка. Все