Виктор Песиголовец - Лицо порока Страница 48

Диана озадачена. Она колеблется.

— Даже не знаю…

— Это займет всего полчаса. А потом я вызову такси и отвезу вас домой.

— Да я живу в двух шагах отсюда, — произносит она неуверенно. По тону чувствую: готова согласиться.

Заискивающе заглядываю ей в глаза:

— Вы согласны? Соглашайтесь, Диана Александровна! Не огорчайте меня, пожалуйста, у меня же ведь что-то там с сосудами…

Она смеется, прикрыв ладонью рот:

— Иван Максимович, вам трудно отказать.

— Тогда — вперед?

Помогаю Диане надеть пальто. Она выключает свет, и мы выходим в приемную. Раздается тихое покашливание. Ты смотри, птичка еще на своем насесте! А ведь сегодня суббота, да и время уже не раннее, как-никак почти шесть вечера. Она, понуро опустив клюв, скребется лапками в бумагах. Замечаю, что один пальчик на лапке окольцован. Интересно, какой соколик топчет этого дятлика? Я бы ни за что на это не согласился — не ровен час, задолбает.

— До свидания! — подчеркнуто вежливо прощаюсь я с санитаром леса, и мы с Дианой упорхаем.

Более-менее пристойного кафе рядом нет. Нам приходится топать целых два квартала до торгового центра «Фестивальный». Здесь имеется одна неплохая кафешка.

Мы заказываем шампанское для Дианы, мне — водку и на закуску — цыплята табака.

— Расскажите о себе, — прошу я, когда официантка — тонконогая пигалица — уходит выполнять заказ.

— О себе? — Диана задумчиво смотрит на витрину бара. Потом переводит взгляд на меня: — Вам это интересно?

— Журналисты — народ любопытный.

Она слегка морщит лоб, раздумывает.

— Что вам рассказать? Ничего в моей биографии особенного нет. Родилась в райцентре, за сотню километров от Запорожья. Окончила школу, мединститут. Работала участковым терапевтом. Когда вышла замуж и переехала на постоянное место проживания в областной цент, встал вопрос о работе. Устроилась в медсанчасть завода. «Металлист».

И вот уже шестнадцать лет тружусь здесь.

Официантка, высоко вскинув голову и отчаянно виляя худыми бедрами, подходит к нашему столику, ставит выпивку и закуску. Расстилает салфетки.

— Приятного аппетита!

Я благодарно улыбаюсь ей, почему-то вдруг вспомнив документальный фильм о жертвах Освенцима. Когда она исчезает, обращаюсь к Диане:

— Стало быть, вы замужем шестнадцать лет? Она заливается звонким смехом:

— Вы, наверное, просто стесняетесь прямо спросить меня о моем возрасте?

Я молчу. Откуда Диане знать, что насчет ее возраста и не только возраста я прекрасно осведомлен.

— Отвечу вам на оба вопроса, — она, с улыбкой смотрит мне в глаза. Но неожиданно смущается и опускает голову. — Я замужем восемнадцать лет. Мне уже стукнул сорок один год. Я не скрываю свой возраст. А вы скрываете?

— Я? Зачем?

Диана неопределенно пожимает плечами:

— Ну, мало ли зачем…

— Мне почти сорок.

— Приблизительно так я и думала…

Я наполняю свой стаканчик водкой, пододвигаю к себе. Ее фужер уже наполнен.

— Диана Александровна можно быть с вами откровенным?

Она озадаченно потирает свой маленький подбородок.

— Зачем вы спрашиваете? Конечно!

— Так вот, Диана Александровна, я человек очень даже не робкий. Можно с уверенностью сказать, что я, как и многие мои коллеги, нагловатый тип. И к женскому обществу тоже давно привык. Но с вами я теряюсь, как мальчишка….

Диана не дает мне высказать мысль до конца:

— А я — с вами… Вот ведь смешно, правда?

С минуту мы молчим и смотрим друг на друга.

— Это я к тому, что вы — необыкновенная женщина, — негромко говорю я. — Вы… Просто потрясли мою душу…

Легкий румянец разливается по ее щекам. Она шевелит губами и, силясь, роняет:

— Иван Максимович, вы настоящий поэт…

Я глубоко вздыхаю:

— Может, и стал бы я поэтом, будь у меня такая женщина, как вы! Рядом вдруг раздаются звонкие хлопки.

— Талантливо охмуряет! Мастер!

Я сердито поворачиваю голову. Рядом стоит Ткаченко, корреспондент одной из городских газет, и хлопает в ладоши. Небритый, неопрятный, в измятых брюках и уже изрядно навеселе.

— Здорово, Ванюха! — криво ухмыляется Ткаченко. — А я тебя случайно увидел. Шел мимо, взглянул в окно. Смотрю — вроде ты. Ну, думаю, надо зайти, поздороваться.

Я поднимаюсь, беру его за локоть и, извинившись перед Дианой, тащу к выходу. На улице спрашиваю:

— Какого хрена ты приперся? Слепой, что ли? Я же не один.

— Подумаешь! — начинает кочевряжиться Ткаченко. — Он, видите ли, с дамой! А у меня, между прочим, даже сто граммов не на что купить!

Я сую ему в руку купюру.

— Вот тебе, Толян, на бутылку. Только иди с Богом! Я тебя умоляю, топай!

— Ну, так ты теперь мне и на фиг не нужен! Я и сам теперича напиться могу, — пытается шутить Ткаченко и, выдрав из моих пальцев деньги, шаткой походкой направляется вдоль тротуара.

Вздыхаю с облегчением и возвращаюсь в кафе. Диана сидит, сложив руки на коленях, не пьет и не кушает. Она ожидает меня.

— Простите, Диана Александровна! — сажусь на свое место и беру в руку стаканчик с водкой. — Это один мой знакомый, тоже журналист. И, кстати, толковый журналист. Но после разрыва с женой начал спиваться.

— Может, ему чем-то можно помочь? — спрашивает она, грустно улыбаясь.

Я в сердцах махаю рукой, вспомнив, во скольких неприятных историях мне довелось побывать из-за бесшабашности пьяного Толика.

— Безнадежен! Его уже и уговаривали, и стращали, и по врачам водили. Без толку!

— Да… У меня отец крепко запивал… — лицо Дианы покрывает тень печали.

— Бросил?

— Умер…

— Извините, Диана Александровна.

— Ничего.

— У меня отец тоже пил. И тоже умер.

— Вот беда…

Я подаю ей руку через стол.

— Положите сюда свою ладонь. И давайте выпьем. За то, чтобы все у нас было хорошо. Чтобы только радость и никакой скорби!

— За это нужно выпить, — она, чуть поколебавшись, вкладывает свою розовую ладошку в мою. И одаривает меня синевой майского неба.

Перебрасываясь ничего не значащими фразами, мы заканчиваем ужин. Я рассчитываюсь с официанткой и помогаю Диане одеть пальто.

— Скучноватый у нас получился вечер, — говорю ей на улице.

— Ну почему же? — возражает она и берет меня под руку. — По-моему славно посидели.

Мы медленно движемся по тротуару. Сыплет мелкий, противный снег.

— Дойдем до подземного перехода и там простимся, — ее тон мне не кажется уверенным, похоже, ей вовсе не хочется так сразу со мной расставаться. — Вы поедете домой. А я пойду к себе.

— Я отправлю вас на такси.