Сьюзан Хаббард - Исчезнувшая Страница 5

— Столько домыслов. — Мама отложила прочитанные листки и рассказала, что за несколько минут до моего прихода звонила в сельскохозяйственный департамент и оставила им сообщение на голосовой почте.

Я рассказала мае о девочках, которых я встретила на почте.

— Как их фамилии?

Я не помнила.

— Чем занимаются их родители?

— Этот вопрос не поднимался, — сказала я. Не думает же она, что мне есть дело до таких вещей?

Я собиралась рассказать ей о человеке в джипе, когда она отодвинула стул и встала из-за стола. Рубашка у нее была в пятнах (то ли от томатного сока, то ли от тоника), рыжие волосы висели сосульками, а в потемневших глазах застыла тревога. Но кожа сияла, словно сделанная из жемчужной пыли. Она была прекрасна, как всегда.

Мае улыбнулась, как будто оценив комплимент.

— Я рада, что ты нашла друзей. Одиноко без Дашай и без лошадей. — «И без пчел. И без Рафаэля».

Да, я скучала по Дашай. И по пчелам, и по коням тоже. Они оставались на ферме у маминых друзей в Киссими, пока мы не восстановим собственные конюшни.

И да, я скучала по Рафаэлю. По папе я скучала больше всего.

У одних голосов призвук, как у ржавых петель. Другие сродни бульканью воды в забитом стоке. Речь большинства вампиров мелодична, взвешенна и напоминает пение. Полагаю, это оттого, что у нас очень острый слух. Мы слышим собственные голоса, а большинство смертных не обращают на свои внимания.

После обеда я прилегла. Вероятно, проспала несколько часов, поскольку, открыв глаза, обнаружила, что свет в комнате сделался серо-голубым. Морщинистый потолок над головой напомнил мне изнанку океанского дна. Снаружи доносились голоса, текучие и плавные, как музыка. Мамин голос звучал контрапунктом к речи ее лучшей подруги, Дашай.

Я убрала с лица волосы и встала. Голоса их вплывали в раскрытое окно моей спальни.

Они сидели среди останков лунного сада. Некогда круговые клумбы позади скамей заполняли бледные ночные цветы. Но ураган оставил только голые корни, сломанные стебли и кучи листьев и мусора. Скамьи, перевернутые и прибитые ураганом к дому, снова стояли лицом друг к другу. Должно быть, солнце едва скользнуло за горизонт, потому что небо сделалось индиговым — не синим, не совсем фиолетовым, но промежуточного цвета. «Цвета тайны», — подумалось мне.

Мама устало сидела на скамье лицом ко мне и слушала.

Подслушивать нехорошо? Конечно. Но если бы вы видели несчастное мамино лицо, вы бы не устояли. Мне удалось заставить себя не слушать ее мысли.

Дашай выстреливала порции слов так быстро, что они врезались друг в друга, и при этом говорила с акцентом и пришепетыванием, которые раньше едва угадывались.

— Тогда я им сказала, и сказала им, нет, как вы можете судить столь поспешно, но они не слушают, они все против меня, они велят мне убираться, а потом я ищу Беннета, я иду за ним, я обшариваю все деревья, но его нет. — Плечи у нее тряслись.

Я не хотела больше ничего слышать. Беннет был настоящей любовью Дашай, по крайней мере, я так думала. Это был высокий широкоплечий мужчина с красивой улыбкой. Однажды лунной ночью я увидела, как они танцевали у нас в саду, кружась и наклоняясь, держась за руки, и подумала: «Хочу, чтобы и у меня когда-нибудь было так, как у них».

Я не хотела больше ничего слышать, но и в стороне оставаться не могла. Через западную стену дома, еще не обшитую и открытую, мне было видно лицо Дашай.

Она плакала. Мне попадалось в книгах выражение «слезы лились ручьем», но я никогда раньше этого не видела: слезы нескончаемо подступали к нижним краям ее век и переливались через них, стекая по лицу. Ее белую блузку прочертили серые потеки. И она произнесла слова, которые я не поняла: «Виноваты даппи, а страдают люди».

Мама встала со своей скамьи и склонилась над Дашай, обхватила ее за плечи и подняла. Они стояли, обнявшись, посреди разоренного сада. Небо из индигового сделалось полуночно-синим, а затем черным.

Я отвернулась, удивленная (впрочем, не впервой) своей завистью к их дружбе.

Наутро я проснулась с ощущением, что все нормально. Синий пластиковый потолок, казалось, дышал на ветру, в воздухе пахло опилками, а стук молотков нарушал ритм «Железного человека», песни, которую, на радио крутили минимум раз в день.

Но, выглянув наружу, я заметила кое-что новое. В лунном саду, вокруг стула, на котором сидела Дашай, расцвели крохотные белые цветочки. Ее слезы послужили им семенами.

ГЛАВА 2

После завтрака мама отвела меня наружу, вручила мне молоток и представила меня Леону, члену плотницкой бригады, который показал мне, куда забивать гвозди.

Мы приколачивали фанеру к брусьям пять на десять — не спрашивайте меня зачем. Уверена, Леон сказал бы мне, если бы я спросила. Но меня не интересовало, что мы строим. Я хотела быть внутри. Дашай скоро встанет, и они с мае станут разговаривать. Я хотела услышать подробности.

Но нет, я должна была помогать восстанавливать дом. Я чувствовала себя словно за стенами театра или домика для игр: все действие разворачивается внутри, а мне остается только воображать себе сюжет.

Леон предложил мне лимонад из своего термоса. Это был мускулистый, почти дочерна загорелый мужчина с темными глазами и разноцветными татуировками в виде ножей и роз, покрывавшими его шею и руки до плеч. Остальные — я просто знала, что они есть, — скрывала футболка и джинсы.

— Тебе сколько? — коротко спросил он.

— Четырнадцать.

— А держишься на тридцать.

Так мне и папа говорил. Иногда (как правило, когда сильно уставала) я выглядела гораздо старше, чем обычно.

Лимонад оказался терпким, но сладким. Я смотрела, как у меня на правой ладони появляются и почти сразу исчезают пузыри мозолей, но быстро сжала ее в кулак, пока Леон не увидел. Думаю, он не знал, что мы вампиры, а мае учила меня не афишировать этот факт.

По радио играла песня «Любовь кусается».

— И скажи, что это неправда, — проворчал Леон.

Рабочий день заканчивался в пять. Я вбежала в дом и едва не врезалась в Дашай. На ней было шафранное платье в восточном стиле, а длинные волосы обернуты темно-зеленым шелковым шарфом. Она выглядела надменной и царственной. Но она обняла меня — совсем не так искренне, как раньше, — и вымученно улыбнулась.

— Я скучала по тебе, — сказала я.

В ее карамельных глазах блеснули слезы.

— Довольно плакать. — Тон мае был жестким. На ней было темно-голубое платье и нитка лимонно-желтых бус. — Беги переоденься, Ариэлла. В платье. Девочки едут в город.