Говард Лавкрафт - Запертая комната Страница 5

— Дедушка, ну что ты так расстраиваешься, — укоризненным тоном произнес мальчик.

— Не буду, не буду, — с дрожью в голосе проговорил старик. — Да, сейчас уже все в прошлом, все забыто. Помню только я один, да еще те, кто унесли свои знаки вниз — знаки, которые указывали на Данйич. Поговаривали, что это слишком страшное место, чтобы о нем кто-то узнал... Он покачал головой и замолчал.

— Дядя Зэбулон, — робко вмешался Эбнер, пытаясь хоть что-то уяснить в невнятном бормотании старика, — понимаете, я ведь сам-то никогда не видел тетю Сари.

— Нет-нет, мой мальчик, тогда ее уже держали взаперти, Кажется, это было еще до твоего рождения.

— Но почему?

— Об этом знал только Лютер — и Господь Бог. Но Лютера уже нет, а Господь, похоже, не очень-то хочет вспоминать про то, что есть еще такое место как Данвич.

— А что делала тетя Сари в Иннсмауте?

— Родню навещала.

— Там что, тоже Уотелеи живут?

— Не Уотелеи. Марши. Старый Обед Марш, который был кузеном нашего отца Обед и его жена, которую он нашел себе, когда плавал за море — на Понапе это было, если ты знаешь, что это такое.

— Слышал про такое место.

— Правда? А я и не знал. Говорят, Сари навещала кого-то из Маршей — то ли сына Обеда, то ли внука, сейчас толком и не помню. Да в общем-то, никогда особо этим и не интересовался — не очень меня все это и волновало. Она была ничего собой, ладная такая, а когда вернулась, то, говорят, стала совсем другой. Пугливая какая-то. Беспокойная. И вскоре твой дед запер ее в той комнате, где она и просидела до самой своей смерти.

— А когда это — вскоре?

— Месяца через три-четыре, Но Лютер никогда не объяснял, почему он так сделал. И никто ее с тех пор не видел, пока ее не вынесли из дома в закрытом гробу. Два, а то и три года назад это было. А где-то примерно через год после того, как она вернулась из Иннсмаута, у них в доме что-то произошло — крики, вопли, драки. Многие тогда в Данвиче слышали это, да только никто не решился пойти и посмотреть, в чем там дело. А на следующий день Лютер объявил, что у Сари случился припадок. Может, именно так оно и было, а может, и еще что-то...

—А что еще могло быть, дядя Зебулон?

—Проделки дьявола, вот что, — поспешно проговорил старик. — Но я совсем забыл — ты же у нас теперь образованный. В роду Уотелеев не так много было образованных. Это все Лавиния — она читала страшные книжки, да только плохо это на ней сказалось. И Сари — она тоже некоторые из них читала. А вообще, по мне все это учение — сущая ерунда, от него только еще труднее живется. Лучше, когда совсем необразованный, совсем. Эбнер улыбнулся. — А ты не смейся, парень!

—Я не смеюсь, дядя Зебулон, и вполне с вами согласен.

—Ну ладно... Так вот, если тебе придется столкнуться с ними лицом к лицу, я думаю ты знаешь, что надо делать. Не станешь стоять как столб и думать-раздумывать, а просто станешь действовать.

—В отношении кого я буду действовать?

—Я и сам бы хотел это знать, Эбнер, да вот только не знаю. Один Господь знает. Еще Лютер знал, но Лютер мертв. Сдается мне, что Сари тоже знала, но ведь и она умерла. А потому сейчас никто не знает, что это был за страх. Если бы я ходил в церковь, то молился бы за то, чтобы и ты ничего не узнал. Но если тебе все же это удастся, то не медли и не рассчитывай на свою образованность, а просто сделай то, что тебе надо сделать. Твой дед вел какие-то записи — поищи их. Может, узнаешь, что за люди были эти Марши, а они были совсем непохожи на нас — что-то ужасное с ними произошло, и как знать, может, потом оно добралось и до Сари... Эбнер слушал старика и все явственнее ощущал, что между ними словно зависала какая-то пустота, вакуум определенного взаимного недопонимания — нечто такое, что не высказывалось ими вслух, а возможно, даже толком и не осознавалось. Но при одной лишь мысли об этом недоговоренном по спине Эбнера поползли мурашки, хотя он и пытался всячески побороть столь неприятное чувство.

—Я постараюсь выяснить все, что в моих силах, дядя Зебулон, — пообещал он.

Старик кивнул и сделал знак мальчику, что хотел бы вернуться в свой фургон. Тот поспешил к лошади.

— Если я понадоблюсь тебе, скажи об этом Тобиасу, — проговорил он на прощание. — Я приду — если смогу.

— Спасибо.

Эбнер с мальчиком помогли старику забраться в фургон; напоследок тот слабо помахал ему рукой, мальчик ударил кнутом лошадь, и повозка стала удаляться.

Эбнер еще несколько секунд смотрел им вслед, чувствуя в душе смесь раздражения и одновременно беспокойства. Он действительно был не на шутку встревожен, поскольку в словах старца явно просматривался намек на какое-то смутное предостережение, и одновременно раздосадован, потому что, несмотря на все свои письменные увещевания и заклинания, дед оставил ему слишком мало фактической информации, на которую можно было бы опереться. Как знать, возможно, старик попросту рассчитывал на то, что его внуку, когда он в очередной раз переступит порог дома своего далекого детства, все же удастся избежать сколь-нибудь серьезных неприятностей. Во всяком случае, другой версии у Эбнера пока просто не было.

И все же в глубине души он не мог удовлетвориться подобным объяснением. А может, речь действительно шла о чем— то настолько ужасном, что Эбнеру не следовало раньше времени, а то и вовсе узнавать обо всем этом? А если посмотреть на все иначе, то не мог ли Лютер Уотелей и в самом деле припрятать где-нибудь в доме ключ к разгадке своей тайны? Это, однако, казалось довольно маловероятным с учетом характера старика... Продолжая пребывать в состоянии крайнего недоумения, Эбнер прошел в дом, разложил покупки и приступил к выработке плана первоочередных действий. Первым делом ему надо было осмотреть примыкавшую к дому мельницу и определить, нельзя ли будет отремонтировать и затем продать какую-то часть ее механизмов. Потом предстояло найти человека или людей, которые бы взялись аккуратно снести саму мельницу и располагавшуюся над ней комнату. Наконец, следовало позаботиться о продаже дома и всего остального унаследованного им имущества, хотя Эбнер испытывал большое сомнение в том, что ему удастся отыскать человека, который согласился бы поселиться в такой дыре, как массачусетский Данвич.

Он решил не терять времени даром и сразу же приступил к выполнению намеченных мероприятий. Осмотр мельницы, однако, показал, что основная часть механизмов, за исключением тех, которые соединялись непосредственно с колесом, уже была кем-то демонтирована и, очевидно, продана. Возможно, это было сделано самим дедом Лютером, решившим таким образом увеличить денежную часть своего наследства. Таким образом Эбнер был по крайней мере избавлен от необходимости демонтировать оборудование перед окончательным сносом мельницы.