Евгений Каменецкий - Дождь. Сборник сказок Страница 5

Но изредка, по ночам, когда очередная пассия мирно сопела под боком, Пастухов вдруг просыпался от внезапно нахлынувших чувств. Его тянуло куда-то вверх — и к небу. Тогда Петухов тихонько, совсем не слышно, расправлял крылья, и беззвучно летал по комнате. Раз за разом, вокруг люстры, по кругу. И нимб его, тихо-тихо, тускло-тускло, словно старая 5-ти ватная лампа начинал светить во тьме. Потом ангел Пастухов ложился в кровать, накрывался крыльями словно одеялом — и засыпал.

Мир потихоньку вращался.

Перо

Перо. Летит с неба. Плавно кружась.

Ветер подхватывает его, а птицы с удивлением косят на него взглядом.

Я нашёл его тогда, в далёком и забытом году, осенью, когда пиная осенние жёлтые листья шёл в школу.

Перо, которое лежало перед о мною, было бело, как снег. К нему не липла грязь и ветер, пленив его в хороводе листьев, всё же не мог обрести над ним полной власти.

Кто и где обронил его — я не знаю. Он исчезло в круговороте событий, а память стёрла подробности.

Может это перо ангела? Но мы знаем — ангелы не носят крылья.

Я открываю сумку. Мягкий белый свет струиться из неё…

Ангел

У ангела не было крыльев. На нём была помятая футболка с надписью «Чикаго Буллз» и старые, выгоревшие на солнце джинсы. Ноги его были босы, и к подошвам прилипла грязь. Волосы его были белыми, сухими, их трепал ветер, а чёлка постоянно лезла ему в глаза.

Впрочем, глаз не было. Вы могли посмотреть на него, так похожего на человека и не заметить разницы. Веко, глазное яблоко, зрачок — всё это присутствовало. Но стоило присмотреться — и вы бы поняли, что нет его глаз ни тут, не там, а есть только фальшивка, которое скрывает то, что в одну секунду сведёт тебя с ума и заставит бежать, бежать с громким криком и обхватив голову, бежать так, как никогда ни бежал ни ты, ни он и не она, бежать до тех пор, пока не выпрыгнет из груди сердце, пока не разорвётся оно и ты не упадёшь на траву… И ветер будет трепать твои волосы и муравьи деловито пройдут маршем по твоей руке. Потому, что вместо глаз у ангела — вечность. И вместо души — плоть.

Плоть, которую нельзя ощутить рукой, на которую нельзя взглянуть, помять пальцами и бросить в сторону. Её выдали вместо души, у неё был маленький инвентарный номерок. Ангел вложил её в себя. И умер. Или ожил. А может и то и другое. Ходит он по земле, и покой ему сниться в дивных и прекрасных снах. Эти сны никогда не снились человеку. Они сняться только ангелам, в тот единственный миг их жизни или смерти, когда они видят нас.

И прозревают.

Душа

Однажды я умер. Душа моя тихонько поскреблась внутри тела, огляделась и осторожно выбралась наружу. Был вечер, облака плыли по небу, отражая огни города, волны били в причал и орали чайки. Мимо проезжали машины, пыль кружилась в воздухе.

Шли люди. Они о чём-то говорили, спорили, переступали через моё тело и уходили вдаль, размахивая руками и думая о своих насущных проблемах. Собака подбежала ко мне, обнюхала, чихнула, затем пометила территорию и побежала дальше, к ближайшему столбу.

Спускалась тьма. Зажглись фонари, и подул пронизывающий, северо-западный ветер. Вдали загудел пароход. Холодало. Душа поёжилась, затем расправила крылья и полетела. А я остался лежать.

Ссора

Когда ссоришься, тебе в сердце пробирается маленький червячок, который начинает точить его, словно кору дерева. Он прогрызает в тебе новую беговую дорожку, на которой будет заниматься спортом, выедает холл и диван, строит себе сортир и спальню. С каждым новым словом, слетающим с твоих уст, червячок точит ещё один проход, не оставляя тебе ни шанса, ни выхода, и лишь сумерки остаются, медленно накрывая твою душу.

Утихает ссора и червячок впадает в глубокую спячку. Что сниться этой маленькой твари, когда калачиком, в глубине твоего сердца, она свернётся в углу и ждёт. Ждёт, а коридоры сужаются, и ты мило болтаешь со своей матерью, друзьями, подругой… Не зная, что где-то там он ждёт своего часа. Ждёт, когда снова возникнет возможность, и он снова примется грызть. Твоё красное беззащитное сердце и не менее беззащитную душу. Однажды ты откроешь глаза и подойдёшь к окну. Ты уже спокоен, и разбитые тарелки не валяются на полу. А он, вместо того, что б снова лечь и уснуть, поднимет голову, и с новой силой примется за работу. Времени у него мало, и тебе осталось недолго.

По улице пройдёт похоронный оркестр и сыграет тебе траурный марш. В нём не будет слёз, а только сожаление. Трубач будет петь, а барабанщик разобьёт витрину. Червяк продолжит своё дело. Когда он покончит с тобой, он совьёт кокон, заберётся в него и будет спать до весны. А весной его прекрасные крылья подарят кому-то клочок неба.

День рождения

Серега стоял у дверного глазка и смотрел на день рождения с подозрением. Он — день рождения, а не Серега — был толстым, круглым и юбилейным. Пускать день рождения на порог не хотелось — он был тридцатым, и Серега четко понимал — откроешь дверь, и все. Хана. Назад уже дороги нет. Серега глубоко вздохнул, и дернул на себя ручку.

— Серега! — радостно загудел день рождения, вламываясь в квартиру. — Сколько лет! Совсем большой! — и радостно ущипнул Серегу за щечку. — Сладкий! — и дернул на кухню.

Серега уныло пополз следом.

— Варенье, варенье, варенье…, - день рождения ползал по полкам. — Непорядок у тебя, Серега. Плохо гостей встречаешь! Ты осознаешь, что все прогрессивное человечество день рождения с вареньем ассоциирует, а ты — нет? И как нам теперь жить? А? Это ж трагедия!

— У меня вискарь есть, — буркнул Серега.

— Он же не сладкий! — радостно отозвался день рождения, звеня стаканами и булькая горлышком бутылки. — Он же не ложкой! Но хорошо! — и сочно рыгнул.

— Ты надолго? — полюбопытствовал Серега.

— Да на день! — беззаботно махнул рукой день рождения.

— А кажется, что на всю жизнь, — печально цыкнул зубом Серега. И немедленно выпил.

Полет Когда в самолет врезалась подозрительного вида старушка на метле, командир экипажа заслуженный летчик первого класса Озимов пил эсперссо из тонкой фарфоровой чашки, и наслаждался моментом. Старшука на метле гармонию явно нарушала.

— Разлетался тут, понимаешь! — на уровне ультразвука завизжала старуха, прилипшая к лобовому стеклу.

— Вы, простите, кто? — удивился Озимов, но кофе пить не прекратил: командир был мужественен и невозмутим.

— Летают тут, всякие, прут, куда непопадя! — не унималась старушка.

— Не непопадя, а строго по курсу! — возмутился Озимов, и гневно помешал сахар ложечкой.