Анатолий Радов - Вниз по реке (Сборник рассказов) Страница 5

— Сочувствую — меня обнимает начальник отца.

+ С третьего участка нужно трубы забрать и сдать, там тысячи на три будет. Нужно сказать Саньку, чтоб, как обычно, вечером вывез.

— А если Санёк заложит? — шепчу я ему в ухо.

— Санёк, хм, да мы с ним… — он осекается и испуганно отшатывается. Я вижу его удивлённые глаза, и иду дальше. Дайте же мне побыть одному!

Я захожу за дом и, прислонившись к забору плачу. Здесь я свободен от их взглядов и от их липового сочувствия, слёзы льются легко, понемногу снимая напряжение с уже не выдерживающего сердца. Если бы я остался среди них, оно бы, изношенное горем, разорвалось на лохмотья.

Плакать там? Наверное, это правильно, но я так не могу. Я не актёр, и для меня жизнь не театр. Жизнь — это честность, и впервую очередь с собой. А с ними… не надо бы, но я не могу лгать, так я слеплен, и никто уже не перелепит. В этом вечность.

Слёзы бегут по моему лицу, я вытираю их рукавом, я очищаюсь. Я один на один со своим горем, это тоже честность, разве кому-то из них сейчас плохо так же, как мне? Конечно нет, но мне нужно возвращаться, я пока ещё не готов бросить им вызов, я ещё не готов открыто показать им своё презрение, я как никогда слаб. Я впервые смотрю на этот мир абсолютно одинокими глазами, а их сотни, тысячи, миллиарды, и они единое. Огромная масса, похожая на тучу, надвигающуюся на моё хрупкое небо.

Тягостные, давящие душу шаги, я делаю их только потому, что так надо. Так говорят они — надо! Свечку надо держать так, стоять надо здесь, надо помянуть водочкой, надо вызвать попа, надо, надо, на-а-адо…Идите все на…Что вам всем здесь надо?!

Я возвращаюсь, стараясь не смотреть в их глаза, стараясь пропускать их мысли мимо. Старшая сестра отца сочувственно смотрит на меня, в уголках её глаз я вижу капельки влаги. Она медленно подходит и проводит рукой по моим волосам.

— Бедненький мой.

+ Бедненький мой.

Спасибо тёть Света, думаю я. Вы, наверное, единственная здесь живая душа, которой по-настоящему жаль. Отца, меня, всех людей. Мне тоже всех жаль тёть Света, а больше всего дерево, там, в школьном дворе. Вы знаете, его всё-таки спилили, и намного раньше, чем я думал.

Я плачу, уткнувшись в её плечо, замечая это, делая огромный вдох, сжимаю зубы и останавливаю слёзы. Я должен быть сильным, тёть Свет. С этого дня и до того момента, когда жирная муха-смерть решит, что я уже готов к употреблению…

Ты отдаёшь свою воду морям, и ждёшь её возвращения. И она возвращается дождями. Река, я пришёл. Ждала ли ты меня, так же как дожди?

— Дома хлеба нет!

+ Тебе не сказать, ты сам не догадаешься!

— Куплю — кричу я в трубку и с силой жму на красную кнопку.

Никогда не говорил жене о ядриках, успел вовремя понять — никогда ничего не говори жене, когда-нибудь она обернёт всё сказанное против тебя.

В цеху гремят станки, с утра до вечера, но это не спасает. Теперь ядрики постоянно прыгают, носятся туда сюда, веселятся на полную, и я безостановочно слышу мысли находящихся рядом. Они ненавидят меня, они презирают меня, их выворачивает от моего присутствия, и они чувствуют мою силу…

— Эй, ты чё это куришь, давай иди ебошь!

— Помнишь, у тебя был случай, когда ты по пьянке полез целовать двенадцатилетнего мальчика?

Лицо бригадира мгновенно белеет, он сдавленно глотает слюну и оглядывается по сторонам.

— Ты это, ты чё это? Ты это…

+ Мамочки…

— Какая у вас тут работа самая лёгкая? — спрашиваю я, медленно выпуская из лёгких мутноватый дымок.

Но через какое-то время они находят способ избавиться от меня, и тогда я просто иду на другую работу, и нигде ещё сильно не перетруждался. У каждого насрано в шкафу, разница только в размерах куч.

Станки одновременно замолкают, и в тишине я слышу звон в ушах, мерзкий, несмолкаемый, приобретённый за три месяца работы здесь. Я устало плетусь в раздевалку, от звона постоянное ощущение, будто у тебя тяжелейшая форма гриппа, и ни энергии, ни радости от этого не прибавляется. Как же меня всё это уже достало! Работа, жизнь, ядрики! Жена…

Нужно не забыть купить хлеба… Господи, это не главное. Главное в том, что я больше не могу! В том, что я уже не в состоянии слышать их мысли, это беспрерывное копошение червей, не знающих света, и не желающих его знать. Господи!

В раздевалке едкий запах работяг, каждый вечер пьющих от безысходности дешёвый суррогат. Его смрад выходит через поры вместе с потом и усталостью, они уже отравлены им навсегда, но иногда я завидую им. Как же мне хочется быть отравленным тем же, чем и они, но я не могу. Я не могу глотать эту муть, меня выворачивает, я не ощущаю ни опьянения, ни радости, я не нахожу успокоения, тот яд, который во мне, сильней.

Шумный, спешащий город обволакивает пылью и выхлопными газами, я, сжавшись в металлический шарик, прорываюсь сквозь него вперёд. Вечер самое трудное время, мысли озлобленных, усталых людей похожи на маленьких чёрных скорпионов. Они выцеливают и бросаются на мой мозг, жалят его, причиняя невыносимую боль, и я едва сдерживаю крик, мне хочется сдохнуть, но я не могу. Мне нужно купить хлеб, иначе этот ад дома, эти пропитанные ненавистью мысли моей жены. Когда-то она до безумия любила меня, а теперь… И я знаю, почему она меня ненавидит… дьявольские ядрики!

Очередь вздрагивает от напряжения, обливается потом и желчью, её тошнит от самой себя, я заключён в ней, мне нужен хлеб. На прилавках безумствуют фиолетовые и красные комочки, перепрыгивая друг через друга, сталкиваясь и разлетаясь в разные стороны, я закрываю глаза. Я не могу видеть, слышать, я жить не могу!

— Уснул что ли?! — истеричный крик.

Я открываю глаза, передо мной жирно напомаженные губы, сведённые в судорогах ненависти.

+ Ещё один мудак!

— Давай, заказывай! — кричат мне ядовито-красные губы продавщицы.

— Полторы булки — тихо говорю я.

— Ещё чего! Я резать не буду!

+ Чмо!

Фиолетовые ядрики облепляют её лицо, сжимаясь протискиваются в ноздри, заползают под синий халат, красные сливаются в одно большое пятно…

— Вы знаете, то дерево в школьном дворе, его всё-таки срубили, вам жаль? — еле слышно выдыхаю я и в изнеможении опираюсь на прилавок.

Она берёт в руку длинный нож, напомаженные губы начинают подрагивать, глаза расширяются, и узкое лезвие входит прямо под левую грудь. Она удивлённо смотрит на свою руку, убившую её и закатив глаза валится на пол…

Ты бежишь вперёд. Отчего? Или к чему? Остановись река, посмотри на меня. Я такой, каким ты сделала меня, я стал похож на тебя — бегу от себя, чтобы вернуться к себе. Твой яд сделал своё дело.