Максим Шинкарёв - Солнце, что светит всем Страница 5

- Ладно. Я подумаю. Пока.

- Пока.

Я сложил слайдер.

Колоколец на входной двери звонко прозвенел.

Ксения впорхнула в бар, чмокнула меня в щёку и плюхнулась за столик.

- Уже пьёте?

Я помотал головой.

- Нет, пока только закусываем.

- И что закусываете?

- А не знаю, я пока только салат заказал.

- И какой?

- Цезарь с курицей.

- А мне?

- Тебе и заказал.

- Откармливаешь? Не любишь стройных женщин?

- Люблю.

- Тогда чего?

Я помотал головой.

- Один-ноль в твою пользу.

Ксения протянула руки через стол, ухватила меня за уши.

- Ты просто не любишь скелетов, глу-упый, и не хочешь, чтобы я им стала.

Мне осталось только кивнуть.

- Точно. Я глупый.

- И почто тебя только Алексеев в менеджеры тянет?

Я пожал плечами.

- Он тебя боится. А я глупый, мной рулить проще.

Ксения состроила серьёзную рожицу.

- Вот умный вещь сейчас сказал. Маладец.

Звякнул колоколец двери.

- Здравствуйте, у Вас зака...

- В сторону!

Я вздохнул и встал. Шторма и скандалы лучше переносить на ногах.

Широкова катилась по бару, как снаряд по жерлу орудия.

Начала с пощёчины.

Я вернул лицо обратно в фас.

- Импотент грёбаный, гандон очкастый, сука тряпочная! Шелкопёр сраный!

- Ух ты, сколько сведений. - я повёл бровью. - А что, Джирванию вы это так и изложили?

Широкова захлебнулась. На секунду, не больше.

- Да я тебя, блядь бумажная...

- Женщина, на выход. - голос охранника был вежлив и безальтернативен. Также безальтернативна была хватка кисти повыше локтя.

Влекомая волоком Широкова кричала напоследок:

- А пидору Алексееву своему отлижи, отлижи как следует!...

Лязгнул колоколец двери.

Я сжал пальцами переносицу у краёв век. Помассировал.

- Ну и сука... - голос Ксении был чуть злораден.

Я вздохнул. Секунду себе.

Вынул из бумажника тысячную бумажку, прижал стаканом с водой.

- Куда пойдём?

Я глянул на Ксению.

- Никуда. Ты домой, я домой.

Ксения вцепилась мне в лацканы пиджака.

- Давай ко мне.

Я покачал головой.

- Нет. Не сегодня.

Ксения отпустила пиджак.

- Ну и ладно. Ну и иди.

И плюхнулась обратно за столик.

Я развернулся и пошёл.

Колоколец попрощался со мной равнодушным лязгом.

На улице падал снег. Первый, лёгкий. Горели золотыми солнцами фонари, свет растекался под ними широкими конусами.

Я сунул руку в нагрудный карман. Достал стеклянную гору, подарок Бориса.

Стекло поблескивало под светом фонаря. Вот только солнце на горой было тусклым и мёртвым.

Я вернул фигурку в карман.

Сунул руки в карманы и пошёл.

Снег падал, парил десятками и сотнями маленьких падающих солнц в ноябрьском воздухе под фонарями.

Десятки и сотни их растеклись грязной влагой под ногами.

Мариус сидел на ступенях храма. Из приотворённой двери струился свет.

- Ну и ну, великий дьяк, гроза демонов и одержимых.

Голос был призрачным, словно эхо, доносящееся из лабиринта подземных пещер, продуваемых равнодушными сквозняками.

- Ты пришла.

Призрачный демонический смех.

- Конечно, я пришла.

- Как ты поймала мэра?

- Он сам себя поймал.

- Похвастайся.

- Ну коль просишь. Он побоялся выбрать девочку в столичном борделе, и потащился на охоту в подворотни.

- И нашёл тебя.

- Ты проницателен.

- А из огородника зачем деньги тянула? Тебе ведь без надобности.

Призрачный смех.

- У таких как он надо забрать всё, чтобы добраться до души. Морока ещё та.

Мариус кивнул.

- И теперь мы одни.

Призрачный голос налился жизнью, стал шепчуще-обольстительным.

- Да, милый, мы теперь одни. Только сними крест.

Мариус снял наперсный крест и положил его на ступени церкви.

- Какой ты решительный, милый.

- Покажись.

Из темноты соткалась обнажённая фигура. Полногрудая, полнобёдрая, с тонкой талией, высокой посадкой головы.

- Какой ты меня хочешь, дьяк Мариус? Светлой? Тёмной? Рыжей? Молодой, старой, стройной, полной? Выбирай!

Волосы текли, удлинялись, укорачивались, вились, падали водопадом, вздымались облаком. Лицо меняло черты, тонкие скулы, линия носа, веснушки, глаза серые, карие, жёлтые, с зелёным отливом. Грудь и бёдра меняли форму и размер.

Мгновения спустя на Мариуса смотрела хрупкая девушка с падающими на плечи тёмно-рыжими волосами, смеющимися синими глазами, небольшой крепкой грудью и тонкими членами рук и ног.

Мариус отступил на шаг, на лбу его выступил пот.

- Нравлюсь я тебе, милый? Ведь о такой ты мечтал, правда? Признайся! - голос стал низким, чувственным и глубоким.

- Сначала оговорим условия.

- Какие условия, милый? Я твоя, иди ко мне, и никаких условий! Ты познаешь то, что никто не познавал! Ты ведь меня хочешь, хочешь, хочешь, хочешь...

Голос Мариса подрагивал.

- Условия следующие, суккуб. Я выставляю свою душу. Ты выставляешь своё присутствие в этом городе. Если я выстою, ты оставляешь всех, кого подчинила в этом городе, и уходишь навсегда.

- Какой ты суровый, мой милый дьяк. Но тогда и я выставляю требование - поединок длится до первых лучей солнца. Если выстоишь - я уйду и не вернусь. Но ведь ты не выстоишь. Ты слаб, Мариус де Кардье, бастард старого князя, беспутный школяр, выгнанный из университета в Сорбонне за интрижку с дочерью декана.

Злая усмешка искривила губы дьяка.

- Наш договор мы скрепляем клятвой Господу.

- Э-э, нет. Ты-то можешь клясться чем хочешь, но мне дозволено клясться только именем Господина моего, светозарного херувима Денницы.

- Ты лжёшь мне, демон. Я изучал демонологию и знаю твои границы. Клятва именем Сатаны? Не смеши меня.

Демоница тряхнула рыжими волосами и улыбнулась.

- Ну если ты так настаиваешь, милый.

Мариус перекрестился.

- Именем Твоим, Господи, Именем Истинным, я, Мариус де Кардье, сын старого князя де Кренье Изонского, свидетельствую, что вступаю в поединок с демоном-суккубом по принесению им клятвы, соответствующей моей, и клянусь, что выстою против него до первых лучей солнца, паче поединок не прервётся ранее по воле Твоей явной победой одного из нас либо неспособностью одного из нас продолжать. В случае моей победы над демоном сим означенный демон освобождает от одержимости всех жертв своих в городе этом и оставляет город навечно. В случае моего поражения он забирает мою душу. Я, Мариус де Кардье, клянусь Тебе, и если я нарушу условия поединка, да буду я проклят навеки и душа моя да будет отдана суккубу.

- Как красиво ты треплешься, дьяк. Чувствуется недоученный законник, - голос суккуба на несколько мгновений стал злым, отдающим скрежетом раскалённого камня.

Но когда демоница начала ответную клятву, голос снова был мягким, глубоким и волнующим.