Дарья Радиенко - Законом боли земной Страница 5

Правда, она не всегда помнила об этом. Воспоминания с годами приходили все реже — пока не исчезли совсем. И постепенно затих тот голос, который звучал в ее снах, и помутнела зеркальная гладь, полная отражений, и та светлая нить как будто оборвалась. Все правильно, все справедливо. Той не должны были сниться такие сны.

Все началось не со зла,все началось как игра…

Странно, что не вспомнить ни одного цвета: все видится тусклым, как на черно-белом снимке… Уличная компания матерящихся подростков, — заняв весь тротуар, они на ходу пьют пиво, несколько парней в обнимку с девчонками. Все одинаково пьяны, всем одинаково весело, но на общем фоне все же выделяется одна — с толстым слоем штукатурки на лице, размазанная помада, склеенные от туши ресницы. Она визгливо ржет в ответ на слова своего приятеля, тот неожиданно огрызается. Ссора. В конце концов парень смачно плюет ей под ноги и, резко повернувшись, уходит. Она орет ему вслед, задрав руку с выставленным средним пальцем. Все смеются. Размолвка ненадолго: через несколько часов оба, еще пьянее, устраивают случку в ванной чужой квартиры — «на хате».

На чердаке, — мусор, пустые бутылки, загаженная продавленная тахта. Неумело пьют дешевый портвейн. Блюют и сношаются тут же.

Чуть повзрослее: так же ярко размалеванная, в юбке, больше похожей на трусы. Только на этот раз с ней потрепанный мужичок лет на тридцать старше. Полуголые, жрут на кухне водку пополам с пивом. Хохоча, она забрасывает ноги ему на колени…

Ночное шоссе, свет фар остановившейся рядом машины, приглашающий жест водителя.

Комната в общежитии. Смятое белье на полу, среди окурков и пластиковых стаканов.

И еще…

Можно вспоминать еще долго — если бы от всего этого не становилось темно в глазах.

Теперь иногда кажется, будто все это было с кем-то другим, все неправда, небыль, привиделось.

Потому что, когда понимаешь, что это правда…

…Я подаю тебе знак —бросить свое ремесло!

«Ты что не спишь? Время позднее».

Он говорил так всегда, увидев, что она ждала его ночью. А она отвечала: «Да так, не спится». И видела едва заметный проблеск усмешки на дне его глаз, холодных и светлых, как сталь меча.

Многие не выдерживали его взгляда. И никто не поверил бы, что он может так смотреть на какую-то девку, ставшую его очередной подружкой. Да, она хороша, но ведь не красивее многих других, подобных ей — пленниц и рабынь, и тех, кто живет на Этрусской улице. Тех, с кем можно сойтись на час, но не зазорно прожить и годы — пока не придет время взять достойную девицу в жены и продлить свой род…

А она ждала всегда, как бы поздно он ни вернулся. Просто потому, что знала: без него ей все равно не заснуть.

…Она сидит за столом, уронив голову на руки, волосы закрывают лицо. Потом встает и поворачивает газовый кран.

Она кладет нож на край стола, у плиты, лезвием на огонь конфорки. И смотрит, как медленно розовеет металл в голубых лепестках прозрачного пламени.

Мои роче тои… рому давойу…

В явь свейта и в таини нощи, камо влече надеджна, съ волей иду…

Я не боюсь ходить одна, все самое худшее со мной уже было. Когда хочется проклясть свою красу, потому что ничем не смыть этот липкий налет, остающийся после чужих взглядов и рук. Он исчезает бесследно лишь в глазах того, кто впервые взглянет на тебя по-иному…

Та не должна была видеть такие сны. И, казалось, они ушли навсегда…

Они вернулись полгода назад. Неожиданно — словно прорвалась невидимая пелена, замутившая зрение.

Осенняя ночь была черно-серой: слякоть, мрак, дождь. Вернувшись домой далеко за полночь, она проваливается в сон, как была — одетая, с поплывшей косметикой на лице. А через несколько часов вскидывается, как от удара. Замерев, не дыша, смотрит во тьму — так, будто видит там что-то доступное ей одной. И по ее застывшему лицу медленно льются слезы, грязные от размазанной туши.

Она молчит, слушая забытые слова, вновь пронизавшие память светлой нитью. Молчит, глядя расширенными глазами во тьму. Туда, где, словно проступая в невидимом зеркале, обретая живую плоть и кровь, с ослепительной четкостью встает прошлое — ясно, как наяву, так, будто открылись глаза, будто рассеялась тьма и сознание затопил яркий свет, беспощадно озарив всю внутреннюю грязь, холодным огнем выжигая всю мутную накипь…

Время смеется над нами,смотрит на мир свысока…

Две тысячи девятый год, — как говорится, от рождества… или, лучше, новой эры. Стало быть, две с половиной тысячи лет минуло с тех пор… Он был молод и знатного рода, Гай Муций по прозванию Корд, что значит «поздно рожденный».

Он жил в этом небольшом городе за рекой, в Риме. Когда там случалось бывать кому-то из расенов — то бишь, из тех, кого римляне звали этрусками, — они потом рассказывали, что Рума — город дикий, под стать его жителям, народу буйному и беззаконному. Что, украшенный лишь оружием и доспехами, снятыми с убитых врагов, он являет собой зрелище мрачное, грозное. Что нет там ничего красивого, радующего око…

И правда, там не найти было ни роскошных палат, как в Клевсине и Вейях, ни святилищ с пышным убранством, ни изваяний из мрамора и бронзы. Всего несколько высоких домов: храм Юпитера на Капитолийском холме, храм Весты на небольшой торговой площади — форуме. Улочки узкие, извилистые, лишь кое-где вымощены речной галькой. Простые дома из сырцового кирпича разбросаны по склонам холмов, среди густых рощ, оврагов и топких низин. В этих гиблых местах таилась болотная лихорадка — и каждый год собирала страшную дань…

Но это был его родной город. Здесь он восьми дней от роду, с крохотным золотым мечом на шее, был принесен в храм и наречен по имени. Здесь делал первые шаги и впервые взял в руки оружие. Здесь он в день своего семнадцатилетия принес первую жертву богам, отдав на их алтарь золотой амулет, потому что кончилось его детство, а мужчине не подобает носить золото — ведь только железо приносит победу! Это был его родной город, он любил его и был готов защищать… Как же иначе?

Вокруг города высилась крепостная стена, за ней тянулись пастбища и пшеничные нивы, протекал Тибр, желтый от песка и ила, — граница римских земель. А на другом берегу, с холма Яникул, начинались владения могущественных соседей — расенов. Но уже много лет в Риме правили их соплеменники, и они привыкли считать этот город окраиной своей державы, а на его жителей смотреть свысока. Не зря, дескать, говорится: каким болотом плыть, той и славе быть… Да и что тут скажешь, если дикий мятежный сброд не ценит чести, незаслуженно выпавшей ему на долю. Разве это не великая милость судьбы — пребывать под мудрой и справедливой властью царей расенской крови!