Приручить Сатану - Софья Бекас Страница 50

её почитать вслух — я специально выбрал самое длинное и красивое произведение, — и она на удивление согласилась. Как Вы сказали? «И голос у Вас такой красивый: музыкальный, мелодичный»… Как Вы правы! Это было волшебно… Я-то не умею говорить: все слова остаются на бумаге. А сколько писем я написал ей в порыве душевной тоски, когда сердце ныло от безысходности и в грудной клетке зияла огромная дыра… Она все их хранит и часто перечитывает перед сном, а мне это не нужно, потому что я знаю их наизусть…

Он долго ещё говорил, а Ева, незаметно улыбаясь про себя и не смея прервать его неожиданной вдохновлённой речи, всё думала, как счастливы были бы люди, если бы каждый отзывался о своём любимом так, как говорил Ранель о своей жене.

Наконец, он замолк и, смутившись, низко опустил голову, пряча взгляд от сидящей напротив девушки. Ева тоже смутилась, хотя, по сути, смущаться ей было не из-за чего, однако она почувствовала, что подобные откровения непривычны Ранелю и что он уже готов пожалеть о своих словах, поэтому, когда мрачная тень пробежала по его посуровевшему лицу, поспешно добавила:

— Знаете, всегда очень приятно слышать, когда кто-то так отзывается о своих родных. Я рада за Вас, — Ранель хмуро кивнул, сведя густые чёрные брови к переносице, и Ева решила сменить тему разговора. — Могу я оставить у себя книгу на некоторое время?

— Чем она Вас так заинтересовала?

— Если быть честным, мне любопытно узнать Вас с другой стороны, а именно с той, с которой Вас знает Мария. Ведь, если Ваши работы обратили на себя её внимание, я думаю, они действительно того стоили.

— Вполне может быть. Давайте я положу её Вам на стол.

Ранель мягко, но при этом настойчиво забрал книгу из рук Евы и мгновенно растворился в темноте коридора. Девушка осталась одна. Столь насыщенная беседа в поздний час совершенно вымотала её, и она, облокотившись головой о стену, сразу же провалилась в сладкое забытьё.

На этот раз ей снилось, что она идёт где-то в горах: две узких железнодорожных колеи карабкались по серпантину бок о бок куда-то наверх и вскоре терялись из виду в густом тумане. У края обрыва проходила едва заметная тропинка — одно неосторожное движение, и можно было сорваться, полететь без воли и желания туда, где далеко-далеко внизу спали в тумане высокие чёрные сосны. Горы большими круглыми шапками возвышались друг за другом в шахматном порядке, и все они тонули в белой пушистой вате сошедших с неба на землю кучевых облаков. Ева подняла голову вверх: там всё было белым-бело и ничего не видно. Немного потоптавшись на месте, девушка развернулась в ту сторону, где спали в низинах тёмно-зелёные деревья, и неспешно пошла между двумя железнодорожными полотнами. Спустя какое-то время ей послышался стук тяжёлых колёс о громоздкий металл, и этот грохот разнёсся лже-громом по ущельям, отразился многократным эхом от каменных скал и утёсов; возможно, ей только послышалось, однако этого хватило, чтобы Ева сразу перешла на узенькую, еле различимую тропу у самого края. Вообще, она плохо представляла себе, как тут может проехать не то что два, а один поезд — настолько узкой была опоясывающая горы дорога, по которой она шла. Задумавшись, Ева оступилась, и её нога соскользнула вниз; она еле успела перенести центр тяжести вправо; с трепыхающемся где-то в горле сердцем она смотрела, как исчезают скатившиеся вниз мелкие камушки.

Вдруг где-то совсем близко прозвучало два пронзительно громких паровозных гудка. Они зазвенели у Евы в ушах, и та лишь в последний момент успела сообразить всю катастрофичность ситуации: два железных тяжеловоза неслись друг другу навстречу на огромной скорости, которую не собирались сбавлять. И ей совершенно некуда было отступать: позади — пропасть, спереди — скала, а между ними — две сумасшедшие силы, которые сотрут тебя, как две каменные пластины, в порошок, не оставив после себя ничего, кроме названия.

Грохот приближался. Ева отошла максимально далеко от дребезжащих железных дорог, насколько это было возможно, хотя расстояние, на которое она отодвинулась, равнялось в лучшем случае двум сантиметрам. И вот из-за углов выскочили, словно два саблезубых тигра, желтоглазые локомотивы поездов; с бешеным свистом и рёвом они летели друг другу навстречу, тщетно пытаясь сдержать скорость, и один из них задел Еву. Точнее не задел, а просто снёс; девушка пошатнулась и, хватая руками воздух, полетела вниз, в пропасть, словно капля воды во время проливного дождя. Она видела, как столкнулись поезда: тот состав, что шёл ближе к скале, превратился в груду железа, напоминая смятую жестяную банку из-под газировки, а второй, что столкнул Еву, полетел вслед за ней, сойдя с рельс. Это было страшное зрелище: по закону притяжения локомотив падал быстрее, и девушка с ужасом наблюдала за стремительно летящим на неё поездом.

Ева вздрогнула. Сердце бешено колотилось в груди, словно мучимый жестоким порывистым ветром колокольчик. Она лежала в постели, укрытая практически до носа толстым, ещё не убранным после зимы тяжёлым одеялом, и жёлтая лампа рисовала на серых со своеобразными обоями стенах чёрные, будто угольные тени. Было тихо: кто-то заботливо плотно закрыл шторы, чтобы ни один звук, ни один шорох не долетел до чуткого дремлющего уха, и ни один, даже самый маленький лучик света не коснулся подрагивающих во время беспокойного сна век. Ева медленно обвела взглядом сумрачную комнату и увидела на столе какой-то предмет, явно выбивающийся из общей атмосферы. Девушка быстро спустила ноги, коснувшись голыми ступнями похолодевшего за ночь пола, взяла книгу в руки и прочитала название: «Обезьяна, заключившая договор с Дьяволом».

— Он был здесь.

Ева вздрогнула и, резко обернувшись, встретилась глазами с высоким мужчиной, стоявшим в дверном проёме. Длинные русые волосы, завязанные в низкий хвост, крупными волнами спадали на плечи, покрытые плотной тёмно-зелёной тканью в тон глаз, казавшихся в ночном полумраке практически чёрными, и золотистыми длинными пружинками струились почти до середины спины; во всей его позе читалось какое-то особенное спокойствие, непостижимое для простой человеческой души, привыкшей к постоянным переменам, волнениям, неважно, душевным или физическим, бесконечному бегу куда-то и зачем-то, неустанному движению вперёд без права обернуться назад, и всё это годами, веками, тысячелетиями, до тех пор, пока скованная материальными измерениями душа не освободится, не вырвется в пространство без гравитации и времени и не попадёт в новые узы бесконечного существования.

— Гавриил?

— Добрый вечер, Ева. Он только что ушёл, — добавил мужчина, наблюдая смятение на лице девушки при виде книги. — Извините, что я к