Энн Райс - Интервью с вампиром Страница 50

Вампир вздохнул. Юноша сидел, подперев щеку ладонью, его глаза покраснели от усталости, но он ждал продолжения.

– Вы думаете, я с вами играю? – спросил Луи, на мгновение нахмурив брови.

– Нет, – поспешно ответил юноша. – И я не буду ничего спрашивать. Вы сами расскажите, когда захотите.

Вдруг из глубины дома донесся приглушенный шум, – это был старый дом в викторианском стиле, – кто-то тяжело ступал по дряхлым половицам. Впервые посторонний звук вмешался в разговор, юноша посмотрел на дверь, удивленно огляделся, словно только что вспомнил, где находится. Вампир не шевельнулся. Он смотрел в пустоту; в мыслях он был далеко отсюда.

– Та деревня… Я уже не помню, как она называлась. Она находилась в нескольких милях от побережья, мы добрались туда в экипаже. Что это был за экипаж! Клодия постаралась на славу. Этого и следовало ожидать, но меня такие вещи всегда заставали врасплох. В Варне я заметил, что она опять переменилась. Это была моя дочь, но в равной мере и дочь Лестата. Она переняла мое отношение к деньгам, а у Лестата научилась тратить их направо и налево. Она наняла самый роскошный черный дилижанс, который отыскался в Варне; на его кожаных сиденьях можно было разместить целый отряд путешественников, не говоря уже о мужчине, ребенке и резном дубовом ящике. Сзади были прикреплены два сундука с самой лучшей одеждой, какую только можно было достать в местных магазинах. Огромные колеса на мягких рессорах с пугающей легкостью и быстротой катили весь этот груз по извилистым горным дорогам. Это было волнующее переживание. Наши лошади неслись по незнакомой, странной стране, и мерно покачивался дилижанс.

Нас окружала пустынная местность, мрачная, как любой сельский ландшафт. Неясные очертания замков и развалин рождали во мне незнакомую тревогу, да и местное население не внушало доверия. В маленьких деревушках нам негде было укрыться от их глаз; и мы понимали, что это очень опасно.

В Новом Орлеане не было нужды скрывать следы убийств: наши жертвы терялись в гибельном море чумы, лихорадки и преступности. Но сейчас нам приходилось покрывать большие расстояния, чтобы оставаться незамеченными. Здешний простой люд, которому оживленные улицы Нового Орлеана, наверное, показались бы сущим адом, свято верили, что мертвые ходят по земле и пьют кровь живых. Они знали наши имена: вампир, дьявол. Мы были в курсе всех местных слухов и не хотели сами их порождать.

Мы переезжали из селения в селение, поспешно, всегда без попутчиков, стараясь не привлекать внимания людей. На постоялых дворах я сидел у камина, Клодия у меня на руках притворялась спящей. Я прислушивался к разговорам местных крестьян и приезжих – вдруг кто-то заговорит по-немецки или по-французски, и речь зайдет про вампиров; но мне удавалось услышать только неясные слухи или старые легенды – и ничего определенного.

И наконец мы добрались до той деревни, до поворотной точки нашего путешествия. Свежий воздух, ночная прохлада – все это стерлось из моей памяти. Даже сейчас я вспоминаю те места с невольным содроганием.

Предыдущую ночь мы провели на уединенной ферме и ничего не успели узнать. Но эта деревня сразу нас насторожила. Мы приехали не слишком поздно, но на улице не было ни души. Все ставни были захлопнуты, мертвый фонарь качался на ветру у входа на постоялый двор. Неубранный мусор на крыльце, сухие цветы в витрине запертого магазина, пустой бочонок перекатывался-по темному двору гостиницы – казалось, здесь свирепствует чума.

Я помог Клодии выйти из экипажа и вдруг заметил под дверью гостиницы тусклую полоску света.

«Скорее набрось капюшон, – прошептала Клодия. – Сюда идут». Кто-то внутри отодвигал щеколду.

Вначале я увидел только свет и очертания женской фигуры в дверном проеме; потом женщина шагнула вперед, и фонарь нашего экипажа осветил ее лицо.

«Нам нужна комната на ночь, – сказал я понемецки. – И стойло для лошадей. Они выбились из сил».

«Ночь – неподходящее время для путешествий, – сказала она странным, безжизненным голосом. – Особенно с ребенком».

За ее спиной я разглядел комнату; там, у огня, тихо переговаривались люди. В основном крестьяне; только один мужчина был одет, примерно как я: сшитый на заказ костюм, плащ, но его одежда помялась и запылилась. Огонь очага освещал его рыжие волосы. Это был иностранец, как и мы, и только он один не встретил нас настороженным взглядом. Его голова покачивалась, как у пьяного.

«Моя дочь устала, – сказал я женщине. – Нам негде больше остановиться…» И вдруг услышал тихий шепот Клодии:

«Луи, посмотри… там, над дверью… чеснок и распятие!»

Такого я никогда не видел: маленькая бронзовая фигура Христа на деревянном кресте, свежие и высохшие гирлянды чеснока обвивали распятие, Женщина проследила за моим взглядом, потом пристально посмотрела на меня. Я увидел, как она измучена: темные волосы неприбраны, глаза покраснели, дрожащая рука теребит платок на груди, Я шагнул на порог, она, помедлив, распахнула дверь; я прошел мимо нее, она что-то прошептала, и я догадался, что это молитва, хотя не понимал славянских слов.

В маленькой тускло освещенной комнате были люди, много людей, мужчины и женщины; они сидели на скамьях вдоль грубых дощатых стен, и даже на полу. Казалось, здесь собралась вся деревня. Младенец спал на руках у матери, другой ребенок, постарше, устроился на ступеньках лестницы, подложив под голову руки. И всюду чеснок, на гвоздях и крючках по стенам, в горшках, мисках и кувшинах, на столах. Только очаг освещал комнату, изменчивые тени ложились на мрачные лица. Люди молча смотрели на нас.

Никто не двинулся, не предложил нам сесть. Наконец хозяйка сказала по-немецки, что я могу отвести лошадей в стойло. Она долго смотрела на меня красными, безумными глазами; потом ее лицо смягчилось. Она сказала, что посветит мне с порога фонарем, только надо оставить ребенка здесь и поторопиться.

Но меня встревожил странный запах; я различил его сквозь чад очага и винный дух. Это был запах смерти. Рука Клодии дрогнула у меня на груди, маленький палец указал на дверь возле лестницы. Запах доносился оттуда.

Я отвел лошадей. Женщина принесла мне стакан вина и миску с супом. Я присел, Клодия устроилась у меня на коленях. Она отвернулась от огня и не сводила глаз с таинственной двери. Все по-прежнему смотрели на нас. Все, кроме иностранца. Я рассмотрел его получше. С первого взгляда он показался мне гораздо старше. Но я ошибся: он был просто очень измучен. Худое приятное лицо, светлая веснушчатая кожа. Почти мальчик. Большие голубые глаза смотрели на огонь, брови и ресницы золотились от света, взгляд был открытый и детский. Но что-то мучило его, не давало покоя. И он был сильно пьян. Вдруг он повернулся ко мне лицом, и я увидел, что он плачет.