Валерий Иванов-Смоленский - Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер Страница 50

Бывший чиновник и писец, он всегда был чужаком, выходцем из южного города Кариота — все остальные ученики были северянами из Галилеи. Но он пользовался полным доверием Учителя и являлся казначеем общины, выполняя свои нелегкие обязанности с исключительной добросовестностью.

Судьбе было угодно распорядиться так, что невольный предатель повесился на том самом суку, на котором дурашливо пытался повеситься кот Бегемот.

Умело пущенный слух о его продажности, чтобы скрыть имя истинного изменника, прошел через многие века и закрепился в церковных канонах и людской памяти.

Казначей являлся, по сути, вторым лицом в окружении Мессии и самым доверенным лицом и Учителя и всей маленькой общины, а финансы во все исторические времена играли первостепенную роль…

Зачем ему каких-то тридцать сребреников — цена пары недорогих мулов или клочка пахотной земли под Иерусалимом, когда он фактически бесконтрольно владел, в тысячи раз большей, суммой общины Иисуса и в любой момент мог с ней сбежать. Кому могли пожаловаться на это? Каиафе? Синедриону? Понтию Пилату?…

Не зря, по преданию, на эти тридцать сребреников была куплена земля разорившегося горшечника для погребения странников, и кладбище это названо Акелдама.[12]

Он умер не как предатель, а, как солдат, потерпевший невосполнимое поражение. Иуда и не был предателем своего учителя Иисуса, как потом о нем скажут и напишут. Заговорщиком был, да, но против существующей власти. И в любой миг готов был отдать жизнь за Него. И отдал Ему свой последний долг. Он умер с горечью в душе, но без сожаления…

Значительно позже справедливость восторжествует и Иуду все же причислят к святым.

Глава двадцатая

1.17. Тиберий. Тайный клуб чужих жен

Тиберий вышел из дворца, собираясь ехать в Сенат. Лишь только появился он на крыльце, как от колонн отделились шесть ликторов с пучками фасциев в руках и, высоко поднимая колени, помаршировали впереди к ожидавшей императора раззолоченной колеснице из черного дерева. Едва принцепс шагнул с последней ступеньки крыльца, как еще шесть ликторов в торжественных, серых с белой каймой, туниках шагнули вслед за ним, оказывая императорские почести.

Сам Тиберий поверх парадной пурпурной мантии надел золотой панцирь, на нагруднике которого были изображены два крылатых коня, привставших на дыбы и упершихся копытами друг в друга. Внизу, в два ряда, висели золотые пластины с затейливым орнаментом, прикрывавшие живот. Несмотря на стоящую жару, на плечи императора был наброшен белоснежный паллий с красными продольными полосами, крепившийся у горла фибулой с большой голубоватой жемчужиной. На левом боку висел гладиус — прямой короткий меч.

Сенату, от которого император ждал обвинений и упреков в превышении власти, нужно было продемонстрировать, что к сенаторам явился не просто глава государства, но готовый ко всему воин. К тому же Тиберий серьезно опасался участи заколотого кинжалами Юлия Цезаря.

Императорскую колесницу сопровождали четыре боевые квадриги — боевые колесницы с преторианскими гвардейцами, вооруженными копьями и мечами. Две квадриги возглавляли процессию, и две двигались, прикрывая тыл.

Ликторы, с эдилом во главе сопровождали императора до колесницы, где уже стоял начальник его личной охраны квестор Гней Туллий, который помог Тиберию забраться в колесницу, а затем запрыгнул на сиденье, чуть сзади и справа от него. У правого колеса развевался императорский штандарт с изображением орла с распущенными крыльями, держащего в когтях жезл, обвитый двумя змеями. Это была уменьшенная копия лабарума — государственного знамени Рима.

Эдил поднес к губам короткую тибию, пронзительный звук, похожий на клекот орла, разорвал торжественную тишину, и колесница, в сопровождении квадриг, рванула к величественному зданию римской Курии, где уже многие годы заседал Сенат республики, а, затем и империи. Улица наполнилась грохотом колес, обитых медными полосами с заклепками, высекавшими искры из выложенного прямоугольными камнями стратума. Люди, услышавшие громыхание императорской кавалькады, отскакивали в стороны и жались к стенам домов. Зазевавшийся, будь то сенатор или простолюдин мог быть затоптан и серьезно покалечен.

Сенат был окружен двумя когортами преторианцев, что было и вовсе неслыханно — сенаторы в здании Сената издревле пользовались полнейшей неприкосновенностью, даже если их публично обвиняли в совершении тяжких преступлений.

Вооруженный Туллий вошел в здание, сопровождая императора, и это также было нарушением вековых традиций — на заседаниях сената не мог присутствовать никто из посторонних, тем более с оружием.

В безмолвной тишине нахмуренный Тиберий прошел в императорскую ложу, отороченную тяжелой пурпурной материей. Но едва он сел, как гром сотряс сенатские стены. Сердце Тиберия подпрыгнуло, а рука инстинктивно рванулась к мечу. Но это был гром рукоплесканий, сенаторы аплодировали ему стоя.

Когда аплодисменты затихли и сенаторы расселись, председательствующий консул огласил принятую Сенатом единогласно институцию о полном одобрении и поддержке действий правящего принцепса. Вместо ожидаемого порицания сенаторы выразили ему полное доверие и повиновение. Более того, Сенат решил дополнить закон об оскорблении величия римского народа нормой об оскорблении величия императорской особы.

— О, люди, созданные для рабства, — сказал он Туллию, выходя из Сената, — подлые трусливые шакалы.

Возвратившись во дворец, Тиберий, первым делом, взял в руки шкатулку, привезенную в дар иудейским первосвященником и, открыв ее, не сдержал восхищенного восклицания.

— Всесильный Юпитер! Воистину подчиненная тебе природа творит прекрасное и удивительное…

В шкатулке из слоновой кости, утопая в белоснежном меху неизвестного зверя, лежала огромная черная жемчужина, в обрамлении больших красных матовых жемчужин. Она была размером с куриное яйцо и имела его же правильную форму.

По словам первосвященника, это была единственная в мире жемчужина такой величины. Стоило приложить ее к любому больному месту, как боль сразу исчезнет.

Он долго любовался совершенством форм и насыщенностью цвета драгоценного камня. Такой в его коллекции еще не было, иудейский посланец сумел тронуть душу властителя могущественного Рима.

— Пожалуй, следует вставить ее в верхушку императорского посоха, — решил император, — заменив голубую жемчужину, венчавшую золотой императорский посох — символ власти в римском государстве.