Энн Райс - История Похитителя Тел Страница 52

Густая блестящая шерсть прекрасного золотистого цвета, местами – серая, на спине смешавшаяся с черной и более длинной. Внешне она походила на волка, но для волка была слишком велика и лишена свойственных этому хищнику хитрости и лицемерия. Напротив, она сидела и смотрела на дверь с истинно королевским видом.

При ближайшем рассмотрении я сделал вывод, что больше всего она похожа на гигантскую немецкую овчарку – особенно характерной для этой породы черной мордой и настороженным поведением.

Когда я приблизился к краю крыши, она наконец взглянула на меня, и острый ум, светившийся в темных миндалевидных глазах, вызвал в моей душе смутное волнение.

Но она не залаяла, не зарычала. Казалось, она все понимает, почти как человек. Но чем объяснить ее молчание? Я ничего не делал – не вводил ее в транс, не приманивал, не воздействовал на мозг. И тем не менее никакой инстинктивной неприязни с ее стороны я не ощущал.

Я спрыгнул в снег рядом с собакой, но она просто продолжала смотреть на меня своими сверхъестественно выразительными глазами. И была такой огромной, спокойной и уверенной в себе, что я засмеялся в душе от восхищения. Я не смог удержаться от искушения протянуть руку и потрогать мягкую шерсть между ушами.

Она склонила голову набок, не сводя с меня глаз, что я нашел очень обаятельным, а потом, к моему вящему изумлению, подняла громадную лапу и погладила мое пальто. У нее была тяжелая кость, и я вспомнил о моих старых мастиффах. Все ее движения были исполнены медленной, тяжеловесной грации. Восхищенный ее силой и размерами, я протянул руки, чтобы обнять собаку, а она встала на задние лапы, положила огромные передние лапы мне на плечи и лизнула в лицо длинным ветчинно-розовым языком.

Это привело меня в состояние удивительного счастья, я был близок к тому, чтобы расплакаться или легкомысленно расхохотаться. Я уткнулся в нее носом, обнял ее, погладил, наслаждаясь чистым мохнатым запахом, расцеловал черную морду и посмотрел прямо в глаза.

Так вот что увидела Красная Шапочка, подумал я, когда смотрела на волка в бабушкином чепце и халате. Ужасно смешная проницательная темная морда.

– Ну что, разве ты не понимаешь, кто я такой? – спросил я. И когда она, опустившись на снег, уселась в прежней величественной позе и посмотрела на меня почти покорным взглядом, меня осенило: эта собака – знамение.

Нет, «знамение» – не то слово. Этот дар мне никто не дарил. Появление собаки просто вселило в меня уверенность относительно моих намерений и их причины, дало понять, насколько мало меня волнуют сопутствующие риски.

Время шло, а я продлжал стоять рядом с собакой, похлопывая ее, поглаживая… Сад был маленький, опять повалил густой снег, и холодная боль в моей коже усилилась. Голые черные деревья, безмолвная метель. Если здесь и росли цветы или трава, то их, конечно, не было видно; однако несколько потемневших цементных садовых статуй и острые прутья густых кустов, запорошенные снегом, образовывали отчетливый прямоугольник.

Должно быть, мы с собакой пробыли там минуты три, когда я нащупал круглый серебряный диск, болтавшийся на ошейнике-цепочке, поднял его и вынес на свет.

Моджо. А, я знал это слово. Моджо. Он имело отношение к вуду и амулетам. Моджо – это амулет, приносящий счастье, амулет для защиты. Я решил, что это хорошее имя для собаки, действительно отличное; и когда я назвал ее «Моджо», она слегка взволновалась и еще раз энергично погладила меня огромной лапой.

– Моджо, верно? – спросил я. – Очень красивое имя. Я поцеловал ее и почувствовал прикосновение кожаного черного носа. Однако на диске было кое-что еще. Адрес этого дома.

Неожиданно собака напряглась; она медленно и грациозно поднялась и встала в стойку. Это пришел Джеймс. Я услышал, как снег захрустел у него под ногами. Я услышал, как в замочной скважине повернулся ключ. Я почувствовал, как он вдруг осознал, что я рядом.

Собака громко и яростно зарычала и медленно двинулась к черному ходу. Внутри под тяжелыми шагами Джеймса скрипели половицы.

Собака злобно гавкнула. Джеймс открыл дверь, устремил на меня взгляд своих безумных глаз, улыбнулся и швырнул в собаку какой-то тяжелый предмет, но она с легкостью увернулась.

– Рад вас видеть! Что-то вы рано, – сказал он.

Я не ответил. Собака все так же угрожающе рычала, и он бросил на нее раздраженный взгляд.

– Избавьтесь от нее! – с неподдельной яростью воскликнул он. – Убейте!

– Это вы мне? – прохладно спросил я.

Я снова погладил собаку по голове и шепотом велел успокоиться. Она потянулась ко мне, потерлась и села рядом.

Джеймс наблюдал за этим с дрожью. Внезапно он поднял воротник, защищаясь от ветра, и скрестил руки. Снег засыпал его с ног до головы и лип к коричневым бровям и волосам.

– Она из этого дома, не так ли? – холодно спросил я. – Из дома, который вы украли?

Он ответил мне ненавидящим взглядом и изобразил одну из своих жутких порочных улыбочек. Как жаль, что он вышел из образа английского джентльмена. Мне было бы намного проще. Мне вдруг подумалось, насколько же недостойное это общение. Быть может, Эндорская ведьма показалась Саулу не менее мерзкой? Но тело – ах, это тело, как же оно великолепно!

Даже отвращение, читающееся в обращенных на собаку глазах, не могло окончательно испортить красоту этого тела.

– Да, похоже, вы и собаку тоже украли, – сказал я.

– Я от нее избавлюсь, – прошептал он с презрением и злобой. – А вы как, решились? Я не собираюсь целую вечность дожидаться вашего решения. Вы так и не дали мне определенного ответа. Мне нужен ответ немедленно.

– Идите завтра утром в свой банк, – ответил я. – Увидимся после захода солнца. Да, одно условие.

– Какое еще условие? – спросил он, скрежеща зубами.

– Покормите собаку. Дайте ей мяса.

Я удалился так быстро, что он и не заметил, как я исчез, и, оглянувшись напоследок, я увидел, что Моджо следит за мной сквозь снежный мрак; я улыбнулся при мысли, что собака все-таки заметила мое движение. Последними звуками, которые я услышал, были непристойная ругань Джеймса и громкий хлопок входной двери.

Через час я уже лежал в темноте в ожидании солнца и опять вспоминал свою юность во Франции, лежавших рядом собак и то, как в последний раз поехал на охоту с двумя огромными мастиффами, осторожно пробиравшимися сквозь глубокий снег.

И лицо вампира, уставившегося на меня во тьме парижской ночи, который с таким благоговением – с безумным благоговением – назвал меня Убийцей Волков и… вонзил клыки мне в шею.

Моджо… знамение…

Мы тянемся к бушующему хаосу, хватаем какую-то блестящую мелкую вещицу и держимся за нее, уверяя себя в том, что в ней полно смысла, что мир совсем не так плох, что мы не самое страшное зло и что все мы в конце концов вернемся домой.