Жан Александр - Кровавая луна Страница 53

Почти не задумываясь, она шагнула вперед. Джеффри Морхауз посторонился, пропуская ее. Зашуршали оборки юбок, задевших его.

— После завтрака, — без всякого выражения проговорил он, — мы поднимемся наверх, и я познакомлю вас с моей женой. Думаю, она вам понравится. Что касается ее, то положение, в котором она обречена проводить дни, требует хотя бы незначительной перемены обстановки. В любом случае, вы сможете сами убедиться, что ваше ночное приключение почерпнуто из области фантазии.

— Я буду рада, если…

Она замерла на пороге комнаты. Блеск хрустальной посуды, тяжелые портьеры на стенах, лепной орнамент потолка сверкали великолепием. Густота и непроницаемость красок, искры стекла величественно переливались под сводом столовой залы. За всю жизнь Джудит не приходилось видеть подобной комнаты. Даже среди театральных декораций. Переступив порог, она словно совершила путешествие во времени. В центре залы возвышался прямоугольный стол восемнадцатого столетия, за которым когда-то проводили часы досуга, разговаривая и сверкая драгоценными украшениями, благородные рыцари и их дамы. Старая добрая Диккенс деловито сновала чуть поодаль, переставляя и разнося блюда на серебряных подносах. В своем черном платье и старомодном переднике она выглядела, словно пришелец с другой планеты. Или как самый настоящий диккенсовский персонаж.

Джудит со смущением ощутила провинциальную простоту своего американского платья, столь чуждого великолепию старинной британской обстановки.

— Садитесь, где вам понравится, — прошелестел над ухом голос Морхауза, — хотя я предпочел бы, чтобы вы заняли место напротив меня, в противоположном конце стола. Мне кажется, это настроит нас на нужный лад перед предстоящей работой. Вы не забыли об этом, мисс Рейли?

Джудит молча кивнула.

С ее места за длинным, уставленным сверкающими приборами столом Джеффри Морхауз казался сказочным королем, устраивавшим пиршество в своем загородном дворце. Обилие блюд и роскошная сервировка выгодно отличали эту раннюю трапезу от унылого окружения, в котором предстал вчера дом. Яркие краски стола и блики бокалов потеснили серые булыжники мостовой, фонари и бурые лужайки, пропитанные туманом. Все было так замечательно. И необычно.

— Попробуйте лосося, — произнес Джеффри Морхауз, снимая сверкающую серебряную крышку с огромной кастрюли. — Считается, что вы не побывали в Англии, если не завтракали свежим лососем…

Джудит послушно приняла предложенную порцию. Ошеломленная изысканностью обстановки, она не находила слов, словно сквозь дымку воспринимая происходящее.

Столовая зала сверкала и переливалась, как настоящий мираж. Или чарующий сон. Казалось чудом, что она не просыпается и продолжает видеть его.

— Ливви, ты уже встала? Я обещал познакомить тебя с новым секретарем…

Джудит в очередной раз не могла скрыть своего изумления, когда Джеффри Морхауз проводил ее в покои хозяйки особняка Челси-Саут. Если столовая зала выглядела столь внушительно, то спальне Оливии Морхауз могла бы позавидовать и королева.

Долгое восхождение по винтовой лестнице, с тяжелыми перилами из красного дерева и мягким ковром на ступенях, вполне соответствовало открывшемуся великолепию.

В богато убранной постели, спиной опираясь на белоснежные подушки, полулежала женщина, приветливо смотревшая на Джудит.

— …Это мисс Рейли, дорогая. Она будет помогать мне в работе над книгой. Должен добавить, что ее знание предмета выше всяких похвал. Такое трудно предположить, если принять во внимание ее возраст!

— Джеффри, ты несносен. Не обращайте на него внимания, мисс Рейли. Он очень мил, несмотря на свою чопорность. Подойдите ближе. Дайте взглянуть на вас…

— Ливви, мы не хотели бы утомлять тебя. Я намереваюсь приступить к работе с сегодняшнего дня.

— Только послушайте его. Пожалуйста, Джефф, раздвинь шторы. Спасибо, ты так любезен…

Оживленное сопрано Оливии Морхауз, тихое, мелодичное, принадлежало настоящей леди, с колыбели воспитанной в аристократических традициях. Джудит особенно остро почувствовала собственную незначительность. Изысканность обстановки, гобелены на стенах и гигантское трюмо, в зеркалах которого отражались дверь и массивная кровать под пологом; пушистые ковры на отполированном полу и тонкие, почти прозрачные занавески, колыхавшиеся по бокам стрельчатых, доходящих до потолка окон, — все это подавляло своей помпезностью. Необычной была не столько роскошь, сколько сам стиль, в котором поддерживался дом.

Джудит ощущала себя шагающей по яичным скорлупкам: очень тонким, изящным и дорогим. Словно ее поселили в стеклянном замке, где одно неосторожное движение грозит катастрофой. Ощущение было тем неприятнее, что ей никогда не приходилось испытывать его раньше.

Тишину комнаты не нарушали даже звуки беседы: казалось, что воздух от пола до потолка полон невидимых хлопьев гагачьего пуха.

Она едва осознавала, как Джеффри Морхауз, раздернув шторы на окнах — в комнате стало заметно светлее, — возвращается, чтобы подвести ее к глубокому, с высокими подлокотниками креслу рядом с постелью. Теперь она сидела на одном уровне с продолжавшей рассматривать ее женщиной. Во взгляде не было ни любопытства, ни угрозы. Однако Джудит ничего не могла поделать с неожиданно охватившим ее волнением. Выпрямившись, насколько это было возможно, она положила на колени ладони, стараясь успокоить неприятную дрожь.

Джеффри Морхауз остался стоять за спинкой кресла, где Джудит не могла его видеть. Со странным чувством облегчения она подняла глаза на женщину, лежавшую на постели: Оливия Морхауз, если это была она, ничем не напоминала безумное видение прошлой ночи. Перед Джудит была красивая женщина с точеными чертами лица и кроткими, поразительно мягкими манерами. Подобную утонченность можно встретить в картинах китайских мастеров или же в представлениях японских актеров. Хрупкое тело Оливии Морхауз утопало в кружевах пижамы, голова казалась большой; но это было только первое впечатление. Длинные, очень светлые волосы были уложены в тяжелую диадему, венчавшую продолговатое, грациозное лицо.

Укрытые толстым стеганым одеялом, контуры ног были едва различимы и неподвижны. Лишь беспрестанное движение тонких аристократических рук выдавало внутреннее состояние лежавшей. Ее карие глаза — дружелюбные, как и голос, и столь же холодные, как и манера держаться, — вблизи странно затуманивались время от времени набегавшей пеленой. Нигде не было видно ни трости, ни иного предмета, на который Оливия Морхауз могла бы опереться при передвижении.