Кирилл Клерон - Вампиры в Москве Страница 53

Допрос братьев сопровождался пытками, но они, собственно говоря, ничего и не скрывали. Другое дело, что ничего вразумительного по поводу странного ритуала с отрезанием пальцев не сообщили. Кроме того, что перед каждым новым выездом на дело на несколько минут одевали на шею эти ожерелья, как обереги. Братья признались, что убивали ради удовольствия, а грабили для отвода глаз. Они ни в чем не раскаивались и отдавали себя на милость всевышнего.

Для дворянского сословия и высшего духовенства в Папском государстве существовали особые законы и особые суды, более гуманные, чем для простолюдин, но даже они не могли и не хотели даровать жизнь этим душегубам. Перед зданием суда день и ночь толпа из друзей и родственников убитых выкрикивала только одно:

— Смерть, смерть… и любой другой приговор мог вызвать народные волнения.

Выбрав в качестве наказания мучительный конец на дыбе, их, как и прочих смертников, перевезли в острог Армито — лучше всего охраняемую тюрьму, откуда в последние тридцать лет еще никому из осужденных не удавалось бежать.

НОЧЬ ПЕРЕД КАЗНЬЮ

Итальянцы и так не страдают трудолюбием, очень уважая местный вариант поговорки Работа дураков любит, но в праздничный цикл от Рождества до Крещения вся страна особо активно и показательно бездельничает и отдыхает. И особо шумно. Из окон ежеминутно вылетает всякий тяжеловесный хлам, грозящий угробить проходящих внизу, воздух сотрясают массовые и оглушительные взрывы петард и веселые застольные крики. Случаются и пьяные драки, хотя и не очень часто. На площади Навона все эти праздничные дни ни на секунду не прекращается веселый и яркий карнавал и гудит ярмарка, куда съезжаются торговцы со всей страны. Многочисленные лотереи призывают горожан и приезжих попытать рождественское и новогоднее счастье и от желающих отбоя нет. И даже казни отменены. Но только до седьмого января.

А вам, кстати, разве не интересно узнать, что именно ощущает человек в ночь перед казнью, когда смотрит сквозь узкий просвет в каменной стене? Когда думает, сколько еще томительных, но столь желанных часов жизни осталось до того момента, когда первый луч утвердит начало последнего утра. Интересно-то интересно, да лучше миновать этого последнего жизненного опыта-испытания, ибо нет никакой разницы, кто ты — жестокий убийца или несчастная жертва обстоятельств — смерти боятся все. Впрочем, обычно смертник ни о чем не думает — мысли старательно ускользают. Любая их фиксация абсолютно невыносима, ибо мозг клинит на попытке осознать, что через несколько часов он перестанет существовать. Где-то к трем часам ночи приговоренный окончательно проваливается в странное сомнамбулическое состояние.

В ночь на седьмое января 1695 года на Рим обрушилась страшная гроза, которую нес не менее страшный ураган. Зимние грозы вообще большая редкость для этих мест, а особенно такая — с ужасающими раскатами грома, яркими вспышками чудовищных молний и огромными градинами. Кое-где буйный ветер срывал крыши и выдавливал стекла. Истовые католики усердно крестились и взывали ко всем святым пощадить их, грешных, дать шанс исправится.

Прикованные за руки и за ноги к стене камеры тяжеленными цепями, злодеи Кастильо креститься не могли, да и шанса исправиться у них уже не было. Гроза их совершенно не беспокоила, ибо и они не избегли явления прострации, неоднократно описанного в литературе, не избегли слияния яви и сна, логики и бреда, жизни и смерти. Именно тогда в душе и сознании происходят удивительные и необъяснимые явления, а как еще можно назвать большую черную птицу, которая с трудом протискивается сквозь прутья решетки и с надменным видом начинает расхаживать между двумя приговоренными? Птица смотрит на узников странными впалыми глазами, не птичьими, но и не человеческими. Острые шипы кандалов глубоко впиваются в кожу, кровь тонкими струйками стекает по ногам, а птица подносит к алым струйкам острый клюв, пьет кровь, а потом еще удовлетворенно запрокидывает голову. Очень странно.

Но еще более странно, когда птица исчезает и вместо нее в тусклом свете смоляного факела стоит высокий мужчина. Он уже размашисто не прохаживается, ибо размеры каменного мешка не позволяют, зато весьма грубо хватает Нику Кастильо за подбородок двумя пальцами и задирает голову. Нику недоуменно моргает и удивленно таращится на посетителя. Что же это за видение, которое причиняет боль, хотя бы даже в такую нереальную ночь. Между тем, материализовавшийся мужчина безжалостно мотает его голову из стороны в сторону, и хлестко бьет по щекам, будя и тонизируя:

— Давай, давай приходи в себя. Сказка пришла.

Нику приходить в себя отказывается и настойчивое видение отвешивает ему несколько весьма болезненных подзатыльников. Отупевши глядя насквозь, Нику бормочет:

— Ты кто и откуда свалился?

— Я тот, кто может спасти вас от смерти, если захочет.

— Да ну?

— Да. Ну, при определенных условиях…

— А так ты, черт побери, наверное, проклятый иезуит? Они тут постоянно шастают, пытаются спасти нашу душу. Но сначала хотят вырвать сердце. Проваливай!

— Хотят вырвать сердце? Вот так? — мужчина-видение показывает на грудь, на стальную Ладонь, сжимающую сердце. Что же, если в этот талисман заложена хоть какая-то идея, ее можно расшифровать и так.

Нику кивает:

— Именно!

— Ну, они лгут. Вашу душу уже никому не спасти, а вот тело можно еще попытаться.

Между тем, в процессе этой беседы очнулся и Джике, второй брат-убийца, главный заводила. Он воспринимает происходящее более реалистично и сильно сомневается в принадлежности посетителя к миру теней:

— Кто ты, черт побери, и что от нас хочешь?

Да, Раду действительно от них кое-что хочет, поэтому и пришел в эту тесную и вонючую камеру. Поэтому, практически ничего не скрывая, он рассказывает пленникам о себе. В осоловелых взглядах мелькают какие-то мысли, шальные мысли. Нет, не мелькают — медленно переваливаются с ноги на ногу:

— Оставь свои сказки детишкам. Нарядись Дедом Морозом, и треплись. А нам без этого тошно. Проваливай!

Раду понимает, что сейчас бессмысленно обижаться, но не может совладать со своей ущемленной гордостью:

— Идиоты! Я могу и уйти, но тогда вы очень скоро познакомитесь со сказками ада. С очень страшными сказками.

Раду задолго до Стендаля понял, какие шутки близки итальянцам — не остроумные, не пикантные, а полные глубокого смысла. Но или братья туповаты, или время для шуток не подходящее, но они даже не улыбаются. И тогда Раду производит парочку своих излюбленных превращений, еще раз объясняет. И все начинает походить на правду, невероятную, но правду.