Томас Оуэн - Дагиды Страница 55

Я, разумеется, спросил, не из числа ли она этих «некоторых»?

– Я жаждала этого, надеялась, что однажды… Но вы ведь из их числа, не так ли? Вот почему я так хотела с вами познакомиться. Вот почему я говорю с вами откровенно.

Она осторожно выжала немного лимонного сока на устрицы и осторожно прикрыла веки, что придало трогательное выражение ее еще несколько детским чертам. Потом резко вскинула глаза.

– Уже более года я пытаюсь найти нечто за пределами так хорошо вам знакомой фантастики. Посвященные, алхимики, астрологи, искатели кельтской традиции, инвестигаторы астрала, люди, которые умеют раздваиваться, мастера психических проекций, поэты внутренних пространств – вот кто меня интересует.

Она прикоснулась пальцами к моей руке и улыбнулась.

– Теперь понимаете, как я ждала нашей встречи? Я чуть-чуть прикусил нижнюю губу, и она решила, что я вполне разделяю ее увлеченность.

– Подобные вещи давно перестали быть прерогативой восторженных старых дев. Люди более молодые, в возрасте от тридцати до пятидесяти, серьезно исследуют эти проблемы. Это гарантия добровольного, заинтересованного поиска.

Мы помолчали минуту-другую, пока нам меняли тарелки и ставили на стол жареную рыбу. Аманда с явным удовольствием съела несколько кусочков и продолжала:

– Я провела два долгих вечера с Жаком Бержье. Мне удалось встретить Солу Рофокаль, о которой упоминает Шарру в одной из своих книг, – она много лет занималась кельтским эзотеризмом и трактовкой рунических криптограмм. Наконец, я вошла в контакт с одним тайным обществом, члены которого настойчиво изучали йогу и тантризм. Эти люди, не довольствуясь книжным знанием, экспериментировали с риском для жизни, путешествовали в поисках драгоценных сведений. Там не может не быть великой авантюры.

Она сидела нахмурившись, глядя в тарелку. Потом вскинула голову характерным жестом.

– Признаюсь, я человек заангажированный. Когда мне удается уехать из Парижа, я ищу старые зловещие развалины, странные пейзажи, заброшенные замки, кладбища, ночное одиночество голых равнин. Я люблю по ночам гулять в так называемых «нечистых местах»: одеваюсь в платье восемнадцатого века и забавляюсь испугом случайных путников. Кстати говоря, вы ведь сами слегка вздрогнули, увидев меня. Нет-нет, не отрицайте. Но успокойтесь, я вовсе не исчадие ада.

– Не знаю. Не могу утверждать с уверенностью. Жизнь вообще гораздо опасней, нежели принято думать.

Подошло время десерта. Словно маленькая девочка, она спросила мороженого. Я с любопытством наблюдал, как ее губы сладострастно раскрылись и кончик розового язычка принялся деликатно знакомиться с кремом. Аманда с важным видом изрекла:

– Я уже бардесса, теперь мне надо пройти стадию оватессы, и, возможно, я стану друидессой. Я уже знаю довольно много секретов, рожденных сиянием, эманирующим от явленного Адаму имени Бога.

– Расскажите мне о знаке JOV.

Я нарисовал буквы на салфетке, поместив J чуть выше остальных.

– Пожалуйста. JOV – одно из главных священных имен. Это еврейский Ягве, Иов – патер (Юпитер). J есть любовь, О – знание, V – истина. Это корень кельтского алфавита, дарованный великаном Инигеном…

Что-то возникло между нами. Мы словно поплыли по одной реке. Мне показалось, что единая волна соединила нас и что я могу теперь явиться не только магом, но и мужчиной.

Я предложил Аманде зайти в мой отель, где мы смогли бы еще немного поболтать. Она сочла приглашение совершенно естественным, и мы тотчас вышли на ночную улицу. Она взяла меня под руку и согласовала свой шаг на такой манер, что изобилие ее одежды стесняло меня куда менее, чем я предполагал.

Мы дефилировали как влюбленные, так мне казалось по крайней мере. Луна поднялась высоко над зданием Оперы, и края мрачных облаков мерцали серебристо-зеленоватыми бликами.

– В последнее полнолуние, – рассказывала Аманда, – я провела ночь в руинах замка Рюэйля. Я танцевала павану…

– В костюме эпохи, – улыбнулся я. Она недовольно сморщила нос.

– Это было при свете мятежного, прямо-таки дьяволического пламени. Мы ждали, когда взойдет солнце и убьет вкрадчивые, нежные ночные тени, и беседовали о преходящей красоте вещей.

Между тем мы вошли в отель, поднялись в мою комнату и удобно уселись в кресла. Я достал из холодильника полбутылки шампанского, и мы выпили за нашу дружбу.

– Той ночью меня сопровождали несколько друзей, умных и чутких. Мы постарались ничем не нарушать сонной, тревожной, дивной атмосферы, тягостного шарма старинной залы. Мы кормили огромный камин, развороченный, словно адская пасть, сучьями и обломками гнилых балок. Я познакомилась там с одним молодым человеком, белокурым и мертвенно-бледным, – его губы отливали алебастром, а глаза как будто фосфоресцировали. Он двигался медленно и экстатически. Помнится, я воображала вас в этом возрасте… Чудесно.

Я встал и слегка провел ладонью по волосам и щеке Аманды. Потом взял ее пальцы и заставил медленно подняться. Приблизил губы к нежной округлой щеке. Ее оживленный взгляд вдруг погас, зеленые глаза увлажнились, отдалились, затуманились, перестали быть глазами, превратились в двойную бездонную пропасть. Я не говорил ни слова. Момент был странный и беспокойный. Мои руки блуждали по ее плечам, спустились к бедрам. Она не противилась, только дышала быстрей обычного. Ее тело смягчилось, подалось вперед, казалось вот-вот готовое перейти границу отчуждения. Я обнял ее, но, прижимая к себе, вдруг ощутил едва заметную напряженность. Этого вполне хватило, чтобы спуститься на землю. Аманда деликатно отстранилась, и на сей раз не противился я.

Она извинилась очень мило и состроила забавную гримаску.

– Наверное, не стоит меня хотеть. Я беспрерывно кидаюсь от желания всего к желанию отказаться от всего.

Она посмотрела на свое запястье, и по ее мимике я понял, что время позднее. Я протянул стакан – она выпила деловито и спокойно. Когда я подавал плащ, мне почему-то показалось, что воротник немного запылен. Она быстро и дружески поцеловала меня в губы.

В лифте взяла мою руку в свои, крепко сжала, как бы прося, чтобы я не очень сердился, и прошептала:

– Так будет лучше, уверяю вас.

Я тоже так думал, более того, ругал себя за дурацкое поведение.

– Не сердитесь, дорогая бардесса. Скажите-ка лучше, когда мы увидимся?

Моя интонация не блистала увлеченностью, я спросил скорее из вежливости.

– Это зависит от вас.

В ее голосе звучала мягкая неопределенность, возможно, печаль. Мы спустились в холл. Портье бегло взглянул на меня. Я тотчас принял вид мужчины уверенного и удовлетворенного. Увы. Бедное тщеславие никогда не теряет свои права.