Ольга Михайлова - Клеймо Дьявола Страница 55

— Знаешь, я только сейчас понял, насколько вера в Господа, преображая душу, меняет жизнь. Без Него она — хаотичное сцепление пустых дней, завершающееся смертью, обесценивающей всё. А предлагаемые паллиативы — "жить в сердцах" тех, у кого зачастую и сердца-то нет, или "оставить своё имя в веках" — это такая пошлость… На кой чёрт, скажи, векам твоё имя? И какая разница в шестьдесят — что в твоём прошлом? Какая разница, что ты написал, скольких целовал, какими винами услаждал себя? Но если в шестьдесят нет надежды на вечность, и прошлое, и настоящее станет кошмаром.

Эммануэль не ответил. Морис недоумённо обернулся. На пороге стояла Симона.

Морис помертвел. Он понял всё и сразу, и холодный ужас сжал его сердце. Он и раньше иногда подмечал очарованные взгляды Симоны, но не хотел даже задумываться об этом. Буря поднялась в его душе. Это было стократ хуже Эрны… Боже, как прав Хамал! Этот приход — надругательство и над её собственным, и над его достоинством. С тоской он подумал о том, какую боль должен будет испытать Эммануэль, если узнает об этом. А он узнает, задержись она тут лишнюю минуту. Выгнать? Сбежать самому? Будь всё проклято.

Увидев выражение его лица, Симона вздрогнула и попятилась.

— Вы ошиблись дверью, мисс? — спросил Невер и, не давая ей опомниться, подхватил её под руку и вывел из спальни. Через несколько секунд они оказались в галерее. Морис галантно поклонился на прощание, стараясь не смотреть в наполненные слезами глаза Симоны. Она отвернулась и побежала по коридору. Стоило ей скрыться из виду, как из портала вышел Эммануэль, направлявшийся к нему. Морис еле заметно перевел дыхание и улыбнулся.

— Что-то случилось, Морис?

В почти невероятной прозорливости Эммануэля Морис де Невер имел возможность убедиться стократно. Сколько раз он пугал Мориса глубоким и безошибочным анализом самого сокровенного и в нём, и в себе, и в других. Почище Хамала. Но сегодня Невер был воистину неуязвим. Его взгляд отвердел и застыл в спокойной уверенности.

— Закончилось мозельское. Ты же не любишь мадеру. Я подумал было сходить в Верхний портал, но вспомнил о бутылке шамбертена. На ужин нам хватит.

Эммануэль внимательно вгляделся в лицо Мориса. Он ощутил его внутреннее беспокойство, но причины не постиг. Они вошли в апартаменты Мориса, продолжая разговор. Невер сумел полностью овладеть собой и успокоиться. Ничего не было. Сохранить в тайне, тем более, от Эммануэля, можно только то, что забудешь сам. Вот он и забудет обо всём. Вспомнив их последнюю встречу с Вальяно, Морис спросил:

— Почему Вальяно сказал, что страсть мужчины и женщины мерзостна перед Богом? Неужели наш Риммон так уж грешит, влюбившись?

— Мерзостна только страсть, но не любовь, ибо в страсти человек одержим и забывает Бога. Одержимость страстной любовью ничем не лучше одержимости вином или местью. Духовная же любовь есть жалость и сострадание к человеку, умение смиряться перед ним, прощать и не помнить совершенного им зла, платить за зло добром и не судить его. Такая любовь не имеет опоры в естественной симпатии и распространяется на всех людей — братьев во Христе. Что до Риммона, — Эммануэль улыбнулся, — его склонность, конечно… не очень духовна, но и одержимым я бы его не назвал. К тому же… "мир должен быть населён", как выразился один из самых обаятельных персонажей Шекспира.

— Да, наверное. Ты заходил ко мне сегодня? — Невер неожиданно вспомнил о бокале вина на столе в спальне.

— Нет. Я болтал с Хамалом в коридоре, а после пошёл к Пфайферу.

Невер кивнул. Потом, сказав, что ему нужно переодеться, поручил Эммануэлю заказать ужин. В спальне он сел за стол, задумчиво глядя на стоящий перед ним бокал. Затем встал, сменил сюртук, после чего, с трудом раскрыв тяжелую оконную раму, выплеснул содержимое бокала за окно.

Симона, только прибежав в спальню и в душивших её рыданиях повалившись на постель, осознала, как глупо и опрометчиво она поступила. В последние дни её любовь стала откровенно безрассудной, внутренний жар снедал её. Она то и дело лихорадочно разбрасывала колоду. Ей казалось, что так устанавливается незримый контакт между ней и Морисом. В её помрачённом сознании причудливо сдвигались события разных дней, и случайные фразы обретали смысл. Морис был везде, он улыбался со старинных гравюр и портретов в замке, мерещился ей в тёмных порталах Меровинга, являлся в разгорячённых снах.

Однажды в галерее ей встретился Эфраим Вил, куратор факультета. Раньше он почему-то пугал её, но в этот раз показался похожим на Эразма Роттердамского. Дружески улыбнувшись Симоне, он сказал, что такой красавице грех гулять вечерами в одиночестве. Симона что-то пробормотала в ответ, а куратор рассказал, как он в такую же зимнюю ночь ещё в юности открыл рецепт удивительного любовного снадобья, elizir d'amore, действующего безотказно. В это время они поравнялись с апартаментами, которые занимал куратор. Он вынес изумлённой Симоне небольшую, плотно закупоренную пробирку, с горлышком, залитым сургучом, и откланялся, направившись в деканат.

Пробраться в спальню Мориса де Невера Симоне не составило труда. Он был небрежен, и часто, покидая гостиную, лишь прикрывал дверь. Трепеща от сжигавшего её внутреннего огня, Симона наполнила бокал эликсиром и поставила его на край стола. Спрятавшись в коридорной нише, она видела, как Невер прошёл к себе.

Спустя час она, дрожа, с горящими глазами и прерывающимся дыханием, вошла в спальню Мориса. То, что произошло там, было ужасно. Несколько часов она не могла прийти в себя. Пролежав до темноты в душном чаду, с запавшими глазами и спёкшимися губами, она испугала Эстель, пришедшую пожелать ей доброй ночи. Она чувствовала себя униженной пренебрежением Невера, и минутами ненавидела его. Минутами она понимала, что Невер поступил благородно. Минутами ей не хотелось жить.

Потом сводящая с ума страсть отступила, оставив в душе пугающую пустоту.

Тем временем Хамал сидел в своей спальне на кровати и вяло разглядывал довольно грубые виньетки на трактате Макиавелли. "О людях, в общем-то, можно сказать, что они неблагодарны, непостоянны, лицемерны, избегают опасностей и жадны до наживы". Гиллель в который раз перечитал эти строки, и снова уставился в пустоту.

С ним что-то случилось. Он утратил какой-то очень важный жизненный ориентир, какой-то стержень, словно нечаянно перешёл в какое-то иное измерение. Его мозг, пытаясь приспособиться к этому новому в нём, вдруг тоже начал игнорировать вчера ещё непреложные законы обыденного логического мышления, начисто пренебрегая законом тождества, сводя аксиоматичные суждения к абсурду, не замечая принципа достаточного основания и плюя на закон исключенного третьего.