Алексей Филиппов - Плач Агриопы Страница 56

Павел надавил кнопку звонка. Он ожидал появления охраны, или, в лучшем случае, вежливого консьержа, но дверь открыл молодой, слегка взъерошенный, мужчина в белом халате. На вид ему было не больше сорока, едва начавшие седеть длинные волосы собраны в причёску «конский хвост», взгляд — дежурно добродушный; примерно такими взглядами смотрят на зрителя голливудские актёры, играющие продажных адвокатов.

- Павел Глухов, — я угадал? — Мужчина осклабился, буквально ослепил гостя улыбкой во все тридцать два неестественно белоснежных зуба.

- Совершенно верно, — торжественно подтвердил управдом, стараясь и голосом и осанкой держать марку.

- Я — Ищенко, это со мной вы говорили по телефону. — Многословно представился привратник. — Милости прошу в наши пенаты.

Павел кивнул и переступил порог заведения.

Без преувеличения, заведение казалось странным с первых шагов. Внутри любовно и тщательно была проведена реставрация. Мраморная лестница с широкими резными перилами плавным полукругом устремлялась ввысь, на верхние этажи, и поражала почти зеркальным блеском каждой своей ступени. В холле всё шептало о роскоши. Шёпот не переходил в вульгарный крик, как это часто случалось в безвкусных золотых обиталищах новых московских миллионеров.

Ковры, в ворсе которых нога и утопала, и пружинила, одновременно. Гобелены на стенах вместо фотографий или картин — видимо, современные, но талантливо стилизованные под старину. Точёная антикварная мебель, включавшая милые пуфы и огромный бар-глобус с откидывающейся крышкой северного полушария. Светильники, переделанные в электрические лампы из настоящих газовых фонарей.

- Не удивляйтесь, — Ищенко поманил Павла за собой. — Я вам всё сейчас расскажу. Хотите согреться? На улице ветрено. Пятьдесят грамм коньяка. Есть армянский, московский, французский.

- Я слышал, что в больницах иногда, так сказать, употребляют, — усмехнулся Павел, — но никогда бы не подумал, что — марочный коньяк. Предложили бы угоститься медицинским спиртом — и довольно с меня.

- Да-да, я вас понимаю, — психиатр внимал собеседнику с кислой улыбкой, словно тот травил бородатый несмешной анекдот. — Но всё-таки давайте присядем на минуту. — Ищенко указал на высокие кресла, окружавшие бар-глобус.

- Будь по вашему, — Павла удивляло и слегка настораживало, что в клинике, помимо Ищенко, ему пока не встретилась ни одна живая душа, но и причин впадать, по этому поводу, в панику он не видел.

- У нас здесь психиатрическая клиника, — Ищенко, упав в кресло, обитое бордовым бархатом, всё-таки дотянулся до бара и выудил оттуда пузатую бутыль со звёздочками на этикетке. — Но клиника несколько необычная. Во-первых, как вы и сами, наверное, догадались, она не государственная и достаточно…эээ…дорогая. — Доктор обвёл наполненной рюмкой интерьер, одновременно умудрившись вторую такую же протянуть Павлу. — Во-вторых, мы здесь не считаем себя… эээ… наследниками советской психиатрии. Да, собственно, и западные образцы нам — не указ. Мы относимся к нашим пациентам так, как будто они… эээ… наши гости.

- Но они не могут отсюда выйти, верно? — Уточнил Павел, решаясь пригубить из рюмки самую малость.

- Ну почему же. Некоторые — могут. Под наблюдением, естественно. Негласным. — Ищенко коснулся своей рюмки губами так мимолётно, что казалось, подарил ей дружеский поцелуй.

- Это относится и к профессору Струве? — управдом удивлённо приподнял брови.

- Увы, нет, — Ищенко загрустил. — С профессором всё несколько сложней.

- Я читал в одной газете, он разучился разговаривать по-человечески, не то рычит, не то лает, — с некоторой иронией сообщил Павел.

- Жёлтая пресса. Наш бич! — Воскликнул психиатр возмущённо, но, вместе с тем, немного театрально.

- Так это было враньё? — Озвучил Павел сомнения Людвига. — Что же произошло с профессором на самом деле?

- Я могу рассчитывать, что вы сохраните наш разговор в тайне? — Вопросом на вопрос ответил Ищенко.

- Так точно, — по-военному отчеканил управдом.

- Что ж… эээ… ладно… — Психиатр слегка стушевался и жадно взглянул на коньяк, будто размышляя, не употребить ли ещё рюмку. — Знаете, я расскажу вам то, что рассказывать не должен. Врачебная тайна, знаете ли… Но если я промолчу, вы можете сильно удивиться, увидев… эээ… видоизменившегося Струве. И не просто удивиться, а показать ему своё удивление. Понимаете, я долго думал… Раскрыть врачебную тайну, или позволить вам изумиться в присутствии Струве… И то и другое… эээ… вредно для дела. Но второе… эээ… всё-таки вреднее.

- Обещаю быть нем, как рыба, — прервал управдом подзатянувшиеся словоизлияния Ищенко.

- Что ж… эээ… Хорошо. — Психиатр наконец решился поставить рюмку на журнальный столик и тут же стал похож на героя советского агитплаката, говорившего решительное «Нет!» алкоголю. — Итак. Вы знаете, где и в каком состоянии нашли профессора Струве? Что, по этому поводу, сообщили бульварные щелкопёры?

- Неподалёку от Аптекарского огорода. В порванной одежде, потерявшим память и способность разговаривать по-человечески, — осторожно озвучил Павел прочитанное в «Городских легендах».

- Более-менее верно, — горестно выдохнул Ищенко. — Профессор не молчал и не лаял, — утверждать такое — это, даже для жёлтой прессы, перебор. Он пытался произносить отдельные фразы на непонятном языке.

- Это была Латынь? — Не сдержавшись, выпалил Павел.

- Латынь? — Ищенко взглянул на собеседника с заинтересованностью. — Любопытно, почему вы так решили?

- Просто предположил, — управдом покраснел и приложился к рюмке с коньяком.

- Хм. Странно… — Психиатр пробарабанил пальцами на ручке кресла что-то ритмичное. — К сожалению, не могу ни подтвердить, ни опровергнуть ваше любопытное предположение. Даже если бы в этой клинике имелись лингвисты, понять профессора Струве и тогда было бы нелегко. Дело в том, что, два дня назад, он отчаянно шепелявил, говорил невнятно, попросту — имел явные проблемы с дикцией.

- Когда я беседовал с ним, его речь казалась мне вполне чистой, — заметил Павел.

- Совершенно верно. — Ищенко согласно кивнул, — никаких врождённых дефектов речи у профессора не наблюдалось, это я знаю точно. Они появились… эээ… после травмы. Но сейчас кое-что изменилось. Профессор немного научился… эээ… говорить. Я имею в виду: говорить по-русски.

- Что значит — научился? — управдом слегка опешил. — К нему вернулась память, а значит, и речь?

- Увы, нет, — Ищенко развёл руками. — Понимаю, как трудно вам будет поверить в то, что я сейчас расскажу, — мне и самому долго в это не верилось, я даже подозревал, что профессор разыгрывает нас с какой-то непонятной целью…В общем, если не злоупотреблять профессиональной терминологией, господин Струве превратился в младенца, который на наших глазах учится говорить. При этом младенец — вундеркинд, полиглот: осваивает в день по несколько сотен новых для него слов. Ещё вчера он знал только ряд существительных и глаголов, а сегодня уже связывает их в простейшие фразы. Тем не менее, речь профессора — чрезвычайно замедлена, отрывочна. Если не знать о его прогрессе в деле освоения русского языка, может показаться, что он — заторможен и неполноценен. Теперь понимаете, почему у вас будет повод изумиться, когда вы встретитесь со Струве?