Мария Галина - Куриный Бог (сборник) Страница 6

Каждый информационный кластер Бабакатя дублировала, словно бы обкатывая его и тем самым утверждая прочнее в сознании собеседника. Он давно уже замечал за Homo Unreflectus такую особенность.

— Да. — Он поморщился, радуясь, что в сумерках его гримаса не видна. От сдерживаемого раздражения у него началось что-то вроде зуда. — Да, наверное. Не делали. Так я пошел, Бабакатя. Спички в следующий раз уже.

— К жене молодой торопишься, — сказала Бабакатя сладенько.

Джулька наверняка сделает яичницу, потому что это быстро, к тому же ей хочется доказать ему, что яички из-под курочки вкуснее и полезнее, чем те, которые продаются в «Алых парусах», хотя те, которые в «Алых парусах», дешевле в два раза — правда, они не такие свежие, потому что из-под фабричных кур, а их неизвестно чем кормят. Какой заразный способ мышления, это ж надо!

А яичницу я на самом деле не люблю. И Джулька ее не умеет жарить. Она вообще мало что умеет жарить, если честно.

— Ленивая она у тебя, — проницательно сказала Бабакатя. — Все они, молодые, теперь ленивые. Вот я, пока мой был жив, как придет, я ему сразу горяченькое — и супчик, и вермишельку, и котлетку.

У Бабыкати был когда-то какой-то «мой», надо же. Жизнь все-таки удивительная штука.

— Я пошел, Бабакатя, — повторил он, — спокойной ночи.

Запах неизвестного ему мокрого растения накатывал волнами из угасающих сумерек.

— И скажи ей, чтобы на закате не спала. Нельзя.

— Почему это?

— Умом тронется, — сурово сказала Бабакатя.

— Это еще почему?

— Мозг оно высасываеть, когда на закате спять.

Закат, думал он, шлепая по раскисшей тропинке и задевая плечом мокрые глянцевые ветки, лезущие через серые изгороди буйных ничьих садов, — время мистическое, граничное, прореха между днем и ночью. Тысячи поколений смотрели, как закатывается старое солнце, а хрен его знает, взойдет ли новое.

Из чердачного окна смотрело черное толстое дуло. Он вздрогнул и остановился. Потом в дуле влажно блеснуло, словно пузырь слюны в кругло раскрытом рту, и он понял, что это раструб школьного телескопа.

— Добрый вечер, дядя Коля!

Он еще в кампусе приучился здороваться со знакомыми и незнакомыми. Кампус, в сущности, тоже деревня. Или наоборот: деревня — это тоже кампус.

Он, впрочем, не совсем был уверен, что здоровается с дядей Колей, поскольку окошко было темным, а дядя Коля плохо связывался в его сознании с телескопом, даже школьным.

Дядя Коля тем не менее отозвался:

— Ты не думай, Борисыч. Если нужно, я отдам.

— Вы о чем? — не понял он.

— Да телескоп этот. Эти, которые до вас жили, съехали, я смотрю — он во дворе стоит. Я подумал, непорядок, что во дворе.

— Ничего, дядя Коля. Нам не нужен телескоп. Пользуйтесь на здоровье.

— И то правда, — согласился дядя Коля из темноты, — зачем молодоженам телескоп?

Ему почудилась в дяди-Колином голосе чуть заметная издевка, словно говорил не дядя Коля, а кто-то другой, ехидный и злой, и очень умный и хитрый, только притворяющийся для порядка безобидным дядей Колей. Кстати, а сколько ему лет? Ровесник Бабыкати? Старше? Младше? Его ровесник?

А откуда известно, что там, наверху, действительно этот самый дядя Коля? Не видно же ничего.

Ему самому стало неловко, что думает такие глупости. Потому он спросил как бы в шутку:

— Инопланетян высматриваете?

— Инопланетян? — Бледное пятно в чердачном окне чуть качнулось. — Зачем? Кому они нужны? Тут, Борисыч, инопланетяне уже у всех вот где. Нет, я вон ту наблюдаю. Вон висит.

Звезда водрузила себя на черную верхушку ели, точно рождественская елочная игрушка. В колеблющемся, прогретом за день воздухе, что поднимался от земли, ему показалось, что она шевелит лучами, словно щупальцами.

— Красивая, — сказал он на всякий случай. — Это что, Вега?

Кроме Веги, он помнил еще несколько звездных имен, все почему-то на «А»: Альтаир, Альдебаран, Антарес…

— Какая еще, на хрен, Вега? — обиделся дядя Коля. — Это Ригель.

— Красивая, — повторил он, — и название красивое.

— Бело-голубой сверхгигант, — похвастался дядя Коля, — скоро взорвется на хрен.

— Ну, наверное, еще не скоро. Я имею в виду, применительно к истории человечества.

— Вот-вот взорвется, — веско произнес дядя Коля, — я читал. Они, когда взрываются, сбрасывают оболочку. И она все расширяется, расширяется. И когда до Земли доберется, мы тут все на хрен сгорим, слышь? Может, уже взорвалась, просто мы еще не знаем. Но скоро узнаем. Ригель на расстоянии тыща световых лет от Солнца, даже меньше. Так что я вот стою, мониторю.

— На наш век хватит? — осторожно предположил он.

— Может не хватить, — сухо сказал дядя Коля. — Так не нужен тебе этот телескоп, Борисыч?

— Нет. — Он покачал головой, хотя в темноте дядя Коля этого видеть не мог.

— А раз не нужен, ты, Борисыч, иди. Не мешай мониторить.

— Если я поеду в Чмутово, что-нибудь взять для вас, дядя Коля?

— Так сегодня ездил уже, что ж не спросил-то?

— Ну, на будущее.

— Будущего, — сказал дядя Коля, — у нас нет.

— Тебе не понравилось? — огорчилась Джулька.

— Нет, почему. Очень вкусно.

У яичницы были ломкие коричневатые края, фестончиками. Джулька смотрела, поэтому он подобрал остаток желтка тяжелым серым хлебом. Хлеб был почти как при Андропове. Или при Брежневе.

— Правда, лучше, чем из супермаркета?

— Гораздо, — сказал он. Положил тарелку в помятый алюминиевый таз, прыснул «Фэйри», ополоснул. Аккуратно ладонью смел крошки с потертой клеенки, стряхнул в мусорное ведро.

Чугунная сковородка, в которой Джулька жарила яичницу, так и осталась на конфорке и теперь распространяла запах горелого.

Он помедлил, ухватил сковородку за скользкую ручку и вынес на крыльцо.

— Протру золой, — пояснил Джульке.

С крыльца была видна дальняя полоска леса, выгрызающая край зеленоватого неба, и три медленно заворачивающихся внутрь себя полупрозрачных облачка. В одном из облачков, подсвечивая его как бы намеком, как бы не всерьез, висел этот самый Ригель. Светлый самолетный след, чуть розовея, перерезал небо наискосок.

Он вздохнул и спустился с крыльца. Прямоугольник матраса так и остался лежать в траве, уносить его в дом не было никакого смысла. Зола, которую он зачерпнул проволочной мочалкой, тоже была мокрой и смешалась с землей. Надо будет устроить площадку для костра, камнями ее обложить, что ли… Он тер сковородку, морщась каждый раз, когда мочалка скрипела по чугуну.

Руки были сплошь в саже и пригоревшем жире; он долго отмывал их под тоненькой струей, льющейся из смешного умывальника с пимпочкой, извел почти треть бумажного полотенца, но когда сел за комп, пальцы все равно липли к клавишам. Особенно почему-то к delete.