Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи Страница 6

А еще увидел Степан, как клубящийся туман потянулся вверх, к чердачному окошку. И вместе с тем потянуло от окошка ледяным ветром, какой бывает зимою в степи — и то нечасто.

Степан отступил, слегка согнувшись, потому что даже при его невысоком росте крыша не давала ему распрямиться. Оглянулся на Тараса. Побратим крепко спал, ничего не слыша и не чувствуя ни холода, ни гнилостной сырости. Спал, похрапывая, разметавшись во сне на копне сена.

Он стоял перед круглым окошком, сжимая бесполезную саблю, а туман клубился все сильнее, густел — и вот же соткалась из него фигура высокая, худая, в длинном черном плаще.

«Рабин! — ахнул мысленно Степан, попятившись еще дальше. — Правду сказал Тарас — истинный черт…»

Раввин же, из ледяного тумана родившийся, вдруг сказал негромким и совсем нестрашным голосом: «Меирке, отчего ж ты так испугался?» Губы на его светящемся голубоватым светом лице не двигались, но Степан слышал его голос явственно, словно страшный гость говорил ему на ухо.

— Я… — прошептал Степан. — Как ты меня назвал, рабин?

«Меирке. Это твое имя — Меир, так назвали тебя при рождении. Ты — еврей, казак. Ты рожден евреем, в еврейской семье».

— Врешь! — крикнул Степан и тут же испуганно оглянулся на спящего Тараса.

«Он не проснется. Он будет спать до самого утра и ничего не услышит, не бойся. И я вовсе не вру».

Меж тем туман клубами выползал из-под длинного плаща призрака.

«Хочешь ли ты знать, как это случилось? Я тебе расскажу. Когда-то тут было местечко. Называлось Яворицы. Маленькое, всего-то полтора десятка дворов. И жили в них евреи. Двадцать лет назад сюда пришли казаки сотника Ивана Чорногуза. Вот с тех пор и стоят эти развалины. А ты был совсем крохой, тебя сотник увез в Сечь и окрестил. Потому-то и получил ты прозвище Перехрист. Один ты из всех нас и остался в живых».

Степан почувствовал, что лицо его горит, а руки слабеют. Пальцы разжались, и сабля, которую он сжимал неизвестно зачем, — упала с тихим звоном на пол.

«Сорка-шинкарка, дочь Ошера, — твоя мать. Каждую ночь, все двадцать лет выходила она из могилы и звала тебя. Каждую ночь она ждала, что ты придешь. И вот нынче ночью ты оказался здесь и услыхал ее зов. Потому ты и пришел сюда, к нам».

— Но зачем? — спросил Степан, едва шевеля губами. — Зачем я вам понадобился?

«Затем, что ты — один из нас, мальчик. Негоже тебе оставаться среди наших убийц, даже если они добры к тебе. Отныне ты будешь среди нас. То, что ты был среди них, — это просто ошибка. Но мы ее исправим, мальчик. Не для этого ты был рожден. Ты сам видел — мы все пришли за тобой».

Туман, черный туман завихрился вокруг казака. Словно ледяной саван укутал его, стянул накрепко, сковал руки и ноги, лишил возможности двигаться. Свет, слабый свет, исходивший от фигуры мертвого раввина, померк. В тот же самый миг ощутил Степан необыкновенную легкость в теле и покой в душе.

И пришла тьма.

Первое, что увидел Тарас, очнувшись, было серое, хмурое небо. Ничуть не летнее, не августовское, скорее осеннее, каким бывает в октябре. Он услыхал свист ветра и в то же мгновенье ощутил сильный холод. Казак приподнялся на ложе, жесткость которого почему-то совсем не ощутил с вечера.

Поначалу он не испугался и даже не удивился тому, что уснул он с вечера на чердаке, под соломенной крышей, а проснулся вроде бы на земле и под открытым небом. В голове его шумело, все вокруг казалось частью сна. В том сне, который смутно он припоминал, были какие-то мертвяки, евреи мертвые, которые почему-то пришли за побратимом, а самого Тараса не тронули. Сон был тяжелым, смутным. И казалось ему, что тяжесть в голове — не от горилки вчерашней, а вот от этого сна.

Он протер глаза обоими кулаками и позвал хриплым голосом:

— Степан, а Степан, ну и сон мне привиделся… Эй, Степане, слышишь ли?

Но нет, ответа он не услыхал, не ответил ему побратим. И тогда, широко открыв глаза, Тарас осмотрелся по сторонам. Сон слетел мгновенно, а страх, охвативший хлопца, был настолько силен, что разом ослабели его ноги, он едва не упал.

Ибо не было рядом ни Степана, который с вечера вроде бы лежал рядом, на расстоянии вытянутой руки, ни хутора, ни самого шинка старой Сорки. А был пустырь, поросший высоким бурьяном, сквозь который то тут, то там проглядывали каменные надгробья.

Тарас ослабевшею рукою перекрестился, да так и сел. И тотчас подскочил, потому что спал он, оказывается, на таком же, как и вокруг, надгробье.

А более всего напугало его то, что надпись на надгробье сделана была на каком-то непонятном языке. И рядом увидел Тарас точно такое же — плоское, испещренное странными знаками. И в самом низу эти знаки казались свежими, словно кто-то добавил их вот только что, сию минуту.

И хотя не знал Тарас чужого наречия, но только сразу понял он две страшные вещи: что письмена на надгробье были еврейскими и что свежая надпись была именем его побратима, бесследно исчезнувшего ночью вместе с шинком и хутором.

Потому что лежала на плоском камне Степанова папаха — черная, с атласным малиновым верхом, — как, бывало, лежали такие же папахи на казачьих гробах, во время похорон. Только сейчас понял Тарас, что все приснившееся ему на самом деле было правдой. И те мертвяки, что пришли за Степаном (как, бишь, называли они молодого казака? нет, не мог вспомнить этого имени Тарас), приходили на самом деле.

«Спаси меня, Царица Небесная… — подумал Тарас в страхе. — Господи, твоя воля…» Молодой казак был храбрым, очень храбрым и сильным до чрезвычайности, но тут почувствовал он, что ноги слабеют, подкашиваются, будто сила какая-то незримая властно ухватила его ледяными пальцами прямо за сердце и тянет вниз, под землю, в старую могилу.

Помутилось у парубка в голове, шатнулся он раз, другой. Вот-вот упадет казак прямо на камень!

Но тут вдруг другая сила, такая же незримая и столь же могучая, только теплая, не морозная, не ледяная, — толкнула его в грудь, заставив выпрямиться и сделать шаг назад. И показалось ему, будто Степанов голос шепнул: «Иди, побратиме, будь счастлив». И другой голос, точно так же странно прозвучавший в его голове, добавил: «Он не наш, пусть уходит. У него другой удел…» И ветер, ветер зашумел в ветвях деревьев, росших в отдалении. Зашумел — и стих.

В ту же минуту раздалось громкое ржание. И эхом ему отозвалось ржание другое. Живой и резкий звук словно спугнул невидимых призраков, развеял по ветру их призрачные голоса, заставил Тараса сделать шаг назад и отвернуться от могилы. Оба коня, его — гнедой, и Степанов серый, стояли перед ним, то и дело вздергивая головами. И видно было, что кони не спали мирно у коновязи (да и где та коновязь?), а носились по окрестностям, чем-то напуганные. Пена падала с них клочьями, бока бурно вздымались.