Огюст Дерлет - Козодои в Распадке Страница 6

Я повернулся и вышел из дома под полуденное Весеннее солнце, и под его благотворными лучами мрачное испытание мое отступило. Я оглянулся на дом: он сиял на солнце белизной, и его накрывала тень высокого вяза. Затем я двинулся на юго-восток, пробираясь по давно заброшенным полям и пастбищам к дому Уотли, стоявшему примерно в миле от домика Абеля. Сет Уотли был младшим братом Амоса; много лет назад они поссорились, как мне рассказали в Эйлзбери, никто не знал из-за чего, и теперь редко виделись друг с другом и совсем не разговаривали, несмотря на то, что жили в паре миль друг от друга. Амос сблизился с данвичскими Уотли, которые, как считали в Эйлзбери, были загнившей ветвью одного из самых старых семейств массачусеттских эсквайров.

Большую часть пути я шел по густо заросшим лесом склонам холма – сначала в гору, потом вниз, в долину – и довольно часто своим приближением распугивал козодоев, взлетавших на неслышных крыльях. Птицы немного кружили в воздухе, а потом снова усаживались на ветви или прямо на землю, великолепно сливаясь по цвету с корой деревьев или опавшими листьями. При этом они смотрели на меня своими маленькими черненькими глазками. То тут, то там я видел их яйца, лежавшие в прошлогодней листве. Холмы просто кишели козодоями – это было заметно и невооруженным глазом. Однако странным мне казалось другое: на склоне, обращенном к дому Харропа, их было раз в десять больше, чем на противоположном. С чего бы это? Спускаясь среди пахучего майского леса в ту долинку, где жили Уотли, я вспугнул только одну птицу, которая бесшумно растворилась в зелени, а не просто слегка отлетела в сторону, чтобы посмотреть, как я иду. Я тогда еще не думал, что курьезное внимание ко мне козодоев на ближнем склоне холма может быть таким пугающим.

У меня были дурные предчувствия относительно того, как меня встретят в доме Уотли, и я вскорости понял, что они небезосновательны. Сет Уотли вышел мне навстречу с ружьем; взгляд у него был каменный.

– Нечего вам нас беспокоить! – крикнул он, когда я подошел ближе.

Он, вероятно, только что встал из-за обеденного стола и направлялся на свои поля, когда заметил меня; он зашел обратно в дом и взял ружье. У него за спиной я видел его жену Эмму и троих детишек, цеплявшихся за ее юбку. В их глазах ясно читался страх.

– Я не собираюсь вас беспокоить, мистер Уотли, – сказал я как можно более примирительно, решительно подавляя в себе раздражение от этой бессмысленной стены подозрительности, которая встречала меня, куда бы я ни повернулся. – Но я хочу узнать, что произошло с моим двоюродным братом Абелем.

Он еще раз бросил на меня свой каменный взгляд, прежде чем ответить:

– Мы ничего не знаем. Мы не из тех, кто все вынюхивает. Чем занимался ваш брат – его дело, коль скоро он нас не беспокоил. Даже если кое-чего лучше вообще не трогать, – мрачно добавил он.

– Кто-то, должно быть, с ним разделался, мистер Уотли.

– Его взяли. Люди говорят, так сказал мой брат Амос. Его взяли: и тело, и душу, и ежели человеку взбредает смотреть, куда не следует, то так с ним и будет всякий раз. Человеческая рука против него здесь не поднималась, а лишь то, чему вообще не следовало тут быть.

– Но я должен узнать…

Он угрожающе повел стволом в мою сторону:

– Только не здесь. Я же сказал, что мы ничего не знаем. И точка. Я не хочу грубить, мистер, но вот жена моя очень расстроена всем этим, и я не хочу, чтобы ей было хуже. Поэтому уходите.

Сколь бы грубой ни была манера поведения Сета Уотли, посещение принесло свои плоды.

У Хоу дела обстояли точно так же, хотя там я гораздо более остро почувствовал атмосферу большего напряжения – не только от страха, но и от ненависти. Эти люди были повежливей, но им тоже не терпелось избавиться от меня, и когда я откланялся без единого слова помощи с их стороны, то был убежден, что, чего бы они мне ни сказали, смерть жены Лабана Хоу ставилась в вину моему двоюродному брату. Это вытекало даже не из того, что они мне говорили, а из того, чего не сказали: обвинение не было произнесено но таилось у них в глазах. И даже не раздумывая далее, я уже знал, лишь вспомнив о том, как Хестер Хатчйнс рассказывала своей кузине Флоре о козодоях, зовущих души Бенджи Уилера, сестрицы Хоу и Анни Бегби, что козодои эти и мой брат Абель Харроп связаны первобытным суеверием, которое ни днем, ни ночью не дает покоя этим простым людям, живущим вдалеке от цивилизации; но каким звеном можно было соединить их, я догадаться не мог. Более того, было ясно видно, что эти люди смотрят на меня с такими же страхом и неприязнью или даже презрением, с какими смотрели на Абеля, и какой бы ни была причина их боязни и ненависти, ту же самую причину в своей ограниченной способности к мышлению они явно переносили на меня. Абель же, насколько я помнил, был гораздо чувствительнее меня и, будучи хмурым по натуре, в глубине души всегда оставался мягким, всегда боялся кого-либо обидеть, и пуще всего – живое существо; будь то животное или человек. Их подозрения, бесспорно, проросли из колодца темного суеверия, всегда процветающего в таких глухих местах, всегда таящегося наготове, чтобы зажечь своей искрой новый Салемский кошмар, до смерти затравить беспомощные жертвы, не повинные ни в каких преступлениях, кроме знания.

Именно в ту ночь, ночь полнолуния, на Распадок обрушился ужас. Но прежде, чем я узнал, что произошло, меня ожидало собственное испытание. Все началось вскоре после того, как я вернулся домой с последнего в тот день визита – от неразговорчивых Осборнов, живших за холмами к северу. Солнце уже скрылось за западным хребтом, и я сидел за своим скудным ужином. В голове у меня снова начали бродить разные мысли, и мне беспрестанно мерещилось, что я в доме не один. Поэтому я оставил ужин на столе и обошел весь дом сначала внизу, а потом, захватив с собой лампу, поскольку чердачные окна пропускали мало света, поднялся наверх. Все это время мне чудилось, что кто-то зовет меня по имени, зовет голосом Абеля – как это было в детстве, когда мы играли с ним здесь, и его родители еще были живы.

В кладовой я обнаружил то, чего никак не мог себе объяснить. Наткнулся я на это случайно, потому что заметил, что в окне недостает одного стекла; раньше я этого не видел. Вся комнатка была заставлена ящиками и старой мебелью, достаточно аккуратно, так, чтобы в кладовую через оконце проникало как можно больше света. Увидев это разбитое стекло, я решил подойти поближе и, обогнув груду коробок, обнаружил, что за ней есть еще немного места у окна – как раз, чтобы мог поместиться человек, сидящий на стуле. Стул там действительно стоял; человека, правда, не было, но лежала кое-какая одежда. Я узнал ее – она принадлежала Абелю; но того, как она лежала на стуле, было достаточно, чтобы меня охватила дрожь, хотя сам не знаю, отчего я был так странно напуган.