Чарльз Уильямс - Тени восторга Страница 6

— Боже мой, — сказал сэр Бернард, отложив газету.

Филипп взглянул на него поверх своей газеты и озадаченно улыбнулся.

— Он имел в виду вас, сэр? — спросил он Кейтнесса.

— Нет, — ответил Кейтнесс. — Не думаю. В конце концов, это довольно очевидно.

— Я и не представлял, что архиепископ настолько ядовит, — сказал сэр Бернард. — Думаю, он определенно верит в Бога. Мифология всегда придает стилю высоту.

Кейтнесс довольно мрачно сказал:

— Разумеется, премьер-министр в конце концов выиграет.

— Весьма вероятно, — отозвался сэр Бернард. — Как сказал Гиббон, «государственному деятелю все религии одинаково полезны»!.. Все же ты сделал что мог. Чем собираешься заняться сегодня?

— Могу отправиться обратно в Йоркшир, — с сомнением ответил Кейтнесс. — Здесь я полностью себя исчерпал.

— Чепуха, — сказал сэр Бернард. — Останься ненадолго. Иэн, мы так мало тебя видим. Останься, пока африканская армия не высадится в Дувре, а затем поедем в Йоркшир вместе — ты, я, Филипп с Розамундой и Роджер с Изабеллой.

Филипп нахмурился. Замечание отца даже отдаленно не напоминало шутку. Он холодно сказал:

— Думаю, мне лучше пойти в офис.

— Иди, конечно, — согласился сэр Бернард. — Хотя вряд ли ты там нужен сейчас. Наверное, африканцы сами захотят развивать свои реки, а поскольку синдикат зависел от Розенберга, у него появятся проблемы со своим собственным развитием. По крайней мере, надо бы выяснить ближайшие перспективы. А я думаю, надо бы завтра наведаться в суд.

— Ты в самом деле туда собираешься? — спросил Филипп.

— Конечно, собираюсь, — ответил сэр Бернард. — Я встречался с Розенбергом достаточно часто и всегда ему удивлялся. Его жена умерла пару лет назад, и мне кажется, с тех пор он начал разваливаться. Нет, Иэн, не из-за моногамии, нет, Филипп, не из-за любви. Извините, извините оба, но не из-за этого. Мне кажется, причина — в его мании. Он вознамерился собрать для жены самую замечательную коллекцию драгоценностей в мире. И сделал это! Тиары и браслеты, ожерелья и кулоны, серьги и тому подобное. Когда мне доводилось встречать ее, она выглядела не просто как солнце, луна и одиннадцать звезд, но как все остальные одиннадцать миллионов звезд, о которых Иосиф просто не знал.[5] Она была высокая, довольно крупная и смуглая, и она прекрасно умела носить драгоценности. Да что там говорить! Она сама была драгоценностью! А затем она умерла.

— Ну а кто ему мешал продолжать собирать драгоценности? — насмешливо спросил Кейтнесс.

— Смысла не было, — мягко сказал сэр Бернард. — Понимаешь ли, он видел их на ней, они существовали только в связи с ней. А когда она умерла, все рухнуло — он не смог подыскать для них достойного фона. А сами по себе они бесполезны, поэтому и он оказался бесполезен сам себе. По крайней мере, я подозреваю, что так произошло. Вы ее не видели, поэтому не поймете.

— Благородная цель, — хмыкнул Кейтнесс.

— Да, это была его цель, — все так же мягко, но с нажимом произнес сэр Бернард. — В самом деле, Иэн, если уж сравнивать, я не думаю, что это хуже, чем собирать стихи, как Роджер, или происшествия, как я. Я мог бы сказать — души, как ты, потому что ты действительно собираешь души для церкви, как Розенберг собирал драгоценности для своей жены.

— Церковь не умирает, — сказал Кейтнесс.

— Да, конечно, — ответил сэр Бернард. — Но это означает только то, что ты более удачлив, чем Розенберг. Роджеру тоже стоит поприсутствовать на судебном заседании, — неожиданно закончил он.

— Малоприятное занятие, — неуверенно произнес Филипп.

— Мой милый мальчик, — возразил сэр Бернард, — не будем злоупотреблять прилагательными. Богатый человек застрелился из-за трудностей жизни. Так ли уж малоприятно узнать, в чем они заключаются и насколько похожи на наши трудности? Ты пока не доверяешь собственным побуждениям и, возможно, ты прав. В мои годы приходится им доверять, а то не сможешь получать от них удовольствие, а возможностей делать что-то еще не так уж много.

Может быть, убежденные его словами, а возможно, по каким-то своим резонам, но на следующий день и Филипп, и Роджер все-таки сопровождали сэра Бернарда в суд. Кейтнесс решительно отказался. Суд, разумеется, был переполнен, но с помощью дипломатии сэра Бернарда они умудрились попасть внутрь. Следователь, низенький взъерошенный чиновник, общался со всеми с одинаковой симпатией.

Показания были краткими и очевидными. Допросили дворецкого, который обнаружил тело и вызвал полицию. По его словам, у его хозяина в этот вечер был посетитель, некий мистер Консидайн (сэр Бернард значительно взглянул на вздрогнувшего Роджера). После ухода мистера Консидайна, около двенадцати, хозяин позвал его засвидетельствовать подпись на каком-то документе, а затем отпустил. Примерно через четверть часа ему показалось, что он услышал звук выстрела в кабинете. Он вошел туда… и так далее… Полицейские описали свое прибытие и результаты обследования места происшествия. Врачи описали природу ранения.

Вызвали мистера Консидайна.

Сэр Бернард, откинувшись на стуле, изучал свидетеля, мысленно сравнивая его с фотографией. Невероятно, но сходство было практически абсолютным! Он лишний раз убедился в этом, встретив внимательный взгляд Консидайна, когда тот шел к свидетельскому месту. Консидайн заметил Роджера и узнал его. Филипп никак не показал своего интереса к очередному свидетелю.

Консидайн спокойно объяснил суду причину своего визита. Он возвращался домой после обеда и решил зайти к старому другу, в основном потому, что в последнее время был несколько обеспокоен… состоянием его рассудка. Покойный, как говорится, «потерял интерес к жизни», у него не осталось никаких надежд или желаний.

— Вы можете предположить, что вызвало такой упадок? — задал вопрос следователь. — Врач заявляет, что его состояние здоровья не внушало никаких опасений.

— Да, на здоровье он не жаловался, — ответил Консидайн, — но оно оказалось ни к чему. Исчезла цель его жизни. Он создал себе образ, а образ исчез. При жизни его жена была центром этого образа, драгоценности, которыми он ее украшал, дополняли его. Она умерла, детей не было и не было сил искать какую-нибудь другую женщину, которую он смог бы украшать подобным образом. Он сосредоточил вокруг этого обожаемого создания всю свою силу и благосостояние, она была его зримой мощью, его признанным имуществом. Сами по себе драгоценности, как бы ни были они великолепны, значили немного. Я также думаю, что после смерти жены к нему вернулся какой-то детский страх: он боялся, что судьба разрушит все, что он создавал на протяжении жизни.