Наталья Лебедева - Крысиная башня Страница 60

Под утро проснулись от запаха гари.

Эпизод девятый ШЕСТОЕ ИСПЫТАНИЕ

— Историю, Аркаша, нужно выбирать обязательно слезливую. Одноногая собачка кормила нас уже много сезонов и прокормит еще столько же. Главное отличие от кино и литературы состоит в том, что наша собачка — настоящая. Там это попытка выжать слезу. У нас — отражение подлинной жизни. Человеку легко примерить ситуацию на себя. Это производит, я тебе скажу, впечатление.

Ты возразишь, что не все сюжеты достаточно выразительны. Однако опыт подсказывает мне, что хороший редактор легко убедит того, кто рассказывает историю, что его история страшнее и трагичнее, чем думал сам человек. Герой передачи начинает жалеть себя, съемочная группа жалеет его, зритель замирает у экрана — все счастливы. Конечно, некоторые люди при этом выглядят Жалкими или подлыми. Но все-таки в нашей передаче больше терапевтического, доброго, обнадеживающего. Нам с тобой есть для чего жить, Аркаша. Мы даем простому человеку надежду на чудо и веру в то, что он не так Уж ничтожен. Это дорогого стоит, дорогого…

Полина не выдержала. Постоянные отношения были так непривычны для нее, что она, чем дальше, тем больше тяготилась ими и в конце концов объявила, что не может больше встречаться с Кириллом.

— Ответь мне только на один вопрос, — сказал Кирилл, — почему ты смотришь одно это шоу, и все?

— Уйди, пожалуйста, — ответила Полина. — Разве тебя это касается?

Если бы не этот его странный вопрос, она могла бы поспорить, что Кирилл испытывает облегчение. С ней было трудно, он приложил слишком много усилий, чтобы расположить ее к себе, и ничего не получил взамен.

— Извини, — сказал Кирилл и вышел из стоматологии.

По телевизору начиналось «Ты поверишь!».

Полина смотрела очередную историю и пугалась собственного безразличия. Рассказывали о смерти молодого парня. Он ушел из дома и не вернулся, его искали несколько недель, нашли в лесу расчлененный труп, упакованный в спортивную сумку. Умом Полина понимала, как это ужасно, но принять чужое горе близко к сердцу не могла, как ни старалась. Она смотрела шоу каждую неделю и успела привыкнуть к таким историям. Парень был мертв. Полине страшно было думать о том, что именно с ним произошло, но она знала: в шоу все страдающие непременно будут утешены.

Конечно, редакторы знали, что горе матери не уменьшить словами, но это не было для них важным. Во главу угла ставился так называемый «терапевтический эффект» для аудитории, состоящей из миллионов телезрителей. Жизнь одной деревенской женщины никого не интересовала — только история, которую можно было создать на ее основе.

Мельник кутался в пальто и прятал руки в карманы, стоя перед матерью погибшего. С ней были еще два человека: ее старший брат, краснолицый, большеносый человек с жесткими седеющими волосами, и ужасающе худая большеротая девушка, с которой встречался убитый парень.

— Авария. Ночь, лес, узкая дорога, — сказал Мельник. — Рому сбила машина. Сильно тормозил водитель. Сам едва не разбился. Испугался. Марку не вижу. Номер не вижу. Темного цвета. Иномарка. И туман.

Мать скептически поджала губы и покачала головой.

— Совсем не то сказал, — зашептала она, низко склоняясь к белокурой, сильно накрашенной Анне. — Какая же машина, когда Ромочку… так…

Анна сочувственно кивала.

— Да что ж они лезут, если не умеют ничего? — Мать сорвалась на слезы, заговорила хриплым, быстрым шепотом: — Душу мне мотают. Уберите вы тех, кто не может, бога ради, уберите! Мне ж просто узнать, просто узнать, кто… кто… кто… кто… мальчика моего…

У нее началась истерика. Брат, стоящий рядом, начал растерянно и неуклюже ее утешать. Он гладил плачущую сестру по плечу, наклонял к ней свою большую растрепанную голову и ничего не мог поделать. В его глазах тоже блестели слезы.

Анна обняла женщину за плечи и увела прочь от камер.

Мельник едва вспомнил, что нужно вытащить наушники из ушей, когда его, тронув за руку, позвали на съемочную площадку. Его знобило, и голоса гудели, как зимний ветер в остывшей трубе. Мельник вошел в деревенский Дом, сырой до промозглости, пахнущий печным угаром и слежавшейся, прокопченной пылью, и увидел троих незнакомых людей.

Он потянулся к Насте, но нашел в ее голове только белый густой туман. Потянулся к членам съемочной группы — и тоже увидел только белую клубящуюся мглу, такую плотную, что, будь она настоящим туманом, в нем нельзя было бы разглядеть носки собственных ботинок. Кто-то опять не хотел, чтобы Мельник хорошо себя показал. Но он был к этому готов.

Мельник потянулся к незнакомцам и отступил, ошарашенный, потому что ярче тумана в них звучала надежда получить ответ. Они любили своего Ромку, он тоже их любил, и все они были хорошими людьми. Мельник хотел ответить на их вопросы. Но в этом тумане ему не на что было опереться, кроме злости, и тогда он отпер дверь затерянной в снегах башни. Серебристая крыса замерла и уставилась на него красными маленькими глазами. Мельник присел на корточки и протянул крысе раскрытую ладонь.

— Пошли, — сказал он, — думаю, ты можешь мне помочь.

Крыса поняла, что обмана нет, и стрелой взлетела по руке Мельника на его плечо. Она удобно устроилась там, аксельбантом свесила длинный розовый хвост, слегка прикусила кожу на его шее.

— Я знаю, — ответил Мельник, — я слишком долго держал тебя здесь. Прости.

Туман начал рассеиваться, стало теплее, отступили голоса. Мельник увидел темный лес, изгиб дороги, парня, шагающего по обочине, увидел свет фар приближающейся машины, и свет этот ударил ему прямо в лицо, так что невозможно было рассмотреть марку или номер, но Мельнику показалось, что машина темная. Мельник был так захвачен видением, что не сразу понял, откуда оно идет — такое мощное и яркое. И вдруг он осознал, что три любящих человека работают как антенны, передавая и усиливая сигнал, но не в силах расшифровать его. Так же было с женщиной, искавшей сына Сережу.

Мельник был спокоен и зол. Он готовился рассмотреть машину и лицо того, кто сидел за рулем, однако у него ничего не вышло. Место тумана заняла кромешная темнота. Это случилось так внезапно, что Мельнику показалось, будто он ослеп, и глаза его начали болеть, словно под веки ему втыкали ледяные иглы. Крыса с испуганным писком слетела с его плеча и спряталась за пазухой, вонзая острые коготки в свитер, царапая кожу на груди. Боль от крысиных когтей не дала ему утратить связь с реальностью.

Он стоял, глядя на испуганных, растерянных, разочарованных людей, и понимал, что ему больше нечего сказать. Крыса у него за пазухой тряслась мелкой нервной дрожью.