Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия Страница 61

Адлерштайн

29 октября 1944 года (ночь)

Сердце всё ещё гулко колотилось, словно после быстрого бега. Штернберг сел на кровати, машинально потирая запястье. Бесконечные ночные кошмары — плата за то показное безразличие (малодушие недостойно эсэсовца!), каким он щеголял в концлагере Равенсбрюк, когда приехал вербовать экстрасенсов среди заключённых. Именно там он и нашёл Дану — жертву своего первого ментального опыта и свою самую талантливую ученицу.

Боже, как она поначалу его ненавидела! Она весь мир ненавидела. Ненависть — смертоносное оружие; заключённую № 110877 Штернберг занёс в список будущих курсантов школы «Цет» именно потому, что она умела убивать одной только ненавистью — ей не нужны были вольты, фотографии и спицы. Дана. Девушка с редким и страшным даром. Но он сам ненароком потушил в ней тёмное пламя этого дара, взломав её сознание и разрушив волю: хотел, чтобы она преданно служила ему. И — «Доктор Штернберг, у меня больше не получается настолько ненавидеть, чтобы вот так…».

А позже было уже совсем другое.

«Доктор Штернберг, вы обещаете не сердиться, если я вам скажу?.. Я не знаю, что делать… я люблю вас».

Лишь после этих слов он осознал, что натворил и как далеко простирается его власть над людьми. По-звериному недоверчивая, всем до единого немцам желавшая смерти, Дана никогда бы не сказала ему такого в здравом уме — он был абсолютно в этом убеждён.

Когда он понял, что эта русская девушка стала для него чем-то гораздо большим, нежели лучшей ученицей? Пожалуй, в тот день, когда возил её из школы в город, выбирать кристалл для ясновидения — настоящий, из чистейшего горного хрусталя, тончайшей настройки инструмент, — не те стеклянные безделушки, на которых тренировались прочие курсанты. Королевский подарок. Этот большой хрустальный шар был среди тех немногих вещей, что она забрала с собой. Заглядывала ли она в кристалл с тех пор, как уехала? Наверняка. Штернберг не знал ни одного человека, который отказался бы от открывшихся ему сверхъестественных способностей. Что или кого она пыталась там увидеть? «Не догадываешься?» — тихо спрашивал ядовитый голос внутри. Однако Штернберг не чувствовал за собой ментальной слежки — или его талантливейшая ученица настолько тонко работала? В конце концов он вообще запретил себе думать об этом. Гораздо проще было считать, что, отпустив Дану на волю, он отрёкся от незаконной власти над ней.

Штернберг оцепенело смотрел в темноту, сидя на краю уже остывшей постели.

«Всё-таки больше всего ты боялся ответственности».

И дело было не только в том, что Мёльдерс, проведавший о его сокровенной тайне, был тогда ещё на свободе и знал, как отомстить ему.

Штахельберг — Мюнхен

24–25 июля 1944 года

Штернберг ненадолго вернулся в школу «Цет», чтобы руководить распределением курсантов, и заодно привёз чемодан с комплектом женской летней одежды, а ещё — большую бутыль с раствором перекиси водорода. Всё это он отнёс в ту комнату в нежилой части здания с офицерскими квартирами, куда как-то весной уже приводил свою ученицу перед поездкой в город и где до сих пор хранился её шерстяной костюмчик в чёрно-белую полоску. Сюда же он привёл её на следующее утро. Всё необходимое для предстоящей процедуры было заготовлено ещё с вечера.

Первым делом Штернберг снял портупею и китель, повесил на спинку кресла, затем снял перстни и запонки, закатал рукава и натянул тугие хирургические перчатки. Дана наблюдала за его действиями с доверчивым любопытством.

— Что вы собираетесь делать, доктор Штернберг?

— Садись сюда. — Он указал на высокий табурет посреди комнаты, напротив большого старинного зеркала на медных лапах. — Будем превращать тебя в образцовую блондинку, как на плакатах Союза немецких девушек. Никакой магии, одна химия. Потом сменишь эту униформу на что-нибудь более симпатичное, и Франц тебя сфотографирует.

— Доктор Штернберг, а зачем всё это нужно?

Дана явно была не в восторге от перспективы стать блондинкой. По правде сказать, Штернбергу и самому было страшно жаль её мягких, душистых, ласкающих взгляд тёмно-русых локонов, которым грозила пошлая участь быть изведёнными едкой отравой до неживой сухости и вульгарной желтоватой белизны.

— Дана, я всё объясню, только немного позже. А пока — пожалуйста, делай так, как я говорю, это очень важно. Садись и накрой плечи вон тем полотенцем.

Используя аптечную мензурку, Штернберг смешал раствор перекиси с водой, добавил пены для бритья и нашатырного спирта. В готовый состав он обмакивал кисточку из бритвенного прибора и быстрыми движениями наносил снадобье на волосы притихшей девушки, перед этим не забыв смазать ей кожу у кромки волос вазелином.

— Откуда вы вообще знаете, как всё это делается? — спросила Дана, несколько растерянная от его решительных действий.

— Подслушал как-то раз мысли одного парикмахера из женского отделения, покуда мне в мужском настоятельно предлагали сделать приличную стрижку, — пошутил Штернберг. — Я знаю всё на свете, — легко добавил он. Отражавшаяся в зеркале нежная девичья улыбка действовала на него хлёстче самой крепкой выпивки. Следующие полчаса он дурачился, развлекая тихо сидевшую перед зеркалом Дану, выглядевшую особенно беззащитной с зачёсанными наверх слипшимися волосами.

Позже Франц принёс два ведра тёплой воды, и Штернберг тщательно промыл Дане волосы, склоняя её голову над большой лоханью, сначала с мылом, затем просто водой и, наконец, водой с уксусом. Он долго вытирал её волосы полотенцем, наслаждаясь тем, что она расслабленно-покорно стоит в его объятиях и смотрит с загадочным ожиданием — вот так же и вчера, стоило ему объявиться в школе, она всё ходила за ним как привязанная и пыталась поймать его взгляд, и при любом удобном случае трогательно липла к нему, пока он не отправил её прочь, на что она, похоже, обиделась, но ненадолго. То, как она откровенно к нему ластилась, ещё недавно могло бы напрочь лишить его рассудка, но теперь, в тени нависшей угрозы, не столько будоражило чувственность, сколько вызывало щемящую жалость и острое раскаяние.

— Доктор Штернберг, не уезжайте больше никуда, — попросила Дана, в то время как он бережно расчёсывал её влажные волосы. — Или, если вам так уж надо уехать, берите меня с собой. Мне без вас очень-очень плохо…

Он ничего не ответил. Он знал, что за время его отсутствия курсантки объявили Дане бойкот, знал, что её называют «фашистской подстилкой» и что сегодня утром одна бельгийка, мечтавшая после выпуска попасть в западную часть рейха или хотя бы остаться при Штернберге, но вместо того записанная на одну из восточных баз «Аненэрбе», в столовой попыталась окатить Дану кипятком. И тем не менее Дана ходила за своим учителем почти в открытую, будто во всей школе были только два человека — она и он.