Лео Перуц - Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра Страница 64

Я не застал своего товарища дома и решил дожидаться его. От скуки я взял лежавшую у него на столе утреннюю газету и принялся за чтение.

Сейчас мне чрезвычайно любопытно вспоминать момент, который предшествовал неожиданному повороту событий, и спрашивать себя, что занимало меня в то время, где были мои мысли непосредственно перед тем, как в жизни моей наступила резкая перемена.

Так вот, я сидел в нетопленной комнате и изрядно мерз в своем легком пальто. Зимнего пальто у меня не было. Без особого внимания, только чтобы как-нибудь убить время, я прочел отчет об аресте какого-то преступника, пытавшегося взорвать поезд, статью «Кофе как продукт питания» и, наконец, заметку о пользе гимнастических упражнений. Я ужасно сердился на коллегу, считая, что с его стороны было возмутительным не вернуть мне книгу в срок. Кроме того, меня раздражало большое жирное пятно посредине газетного листа – должно быть, товарищ мой, читая газету, завтракал и задел страницу бутербродом.

Событие, которое произошло вслед за тем, носило совершенно обыденный и ничего не значащий характер. Мой взгляд упал на одно объявление – вот и все.

Управление поместьями барона фон Малхина в вестфальской деревне Морведе оповещало о том, что у них освободилось место общинного врача. Гарантировались определенный ежегодный доход, квартира со светом и отоплением. Предпочтение будет оказано тем претендентам, которые помимо медицинских познаний обладают хорошим общим образованием.

Мысль о том, что я мог бы занять это место, сначала вовсе не приходила мне в голову. Мое внимание обратило на себя только имя владельца поместья. «Барон фон Малхин-и-фон-Борк», – повторял я машинально, и тут до меня вдруг дошло, что имя «Малхин» вызвало в моей памяти полный титул, не указанный в газете. Очевидно, этот человек был мне знаком. Но где я мог слышать или читать о нем?

Я задумался. Ход моих воспоминаний бывает иногда чрезвычайно своеобразен. В моей памяти воскрес сначала какой-то мотив, какая-то старинная песня, о которой я уже много лет не вспоминал. Я напевал про себя эту мелодию до тех пор, пока не увидел комнату с дубовой панелью и загроможденный книгами стол. Еще я увидел себя, сидящего перед пианино и наигрывающего эту самую песню. Теперь я припомнил и текст – в достаточной мере банальный. «Одной любви твоей я жажду», – так начиналась эта песня. Мой отец расхаживал взад и вперед по комнате, по своему обыкновению сцепив руки за спиной. Из сада доносилось щебетанье птиц. «Мне верность не нужна твоя», – играл я дальше. «Барон фон-Малхин-и-фон-Борк!» – доложил чей-то голос. Мой отец остановился и сказал:

– Попросите этого господина войти.

Я встал из-за пианино и отправился в свою комнату, как всегда поступал в тех случаях, когда к отцу приходили гости.

Только потом мне пришло в голову, что давешний посетитель моего отца и владелец мовердских поместий вовсе не должны были оказаться непременно одним и тем же лицом и что могло быть несколько носителей этого титула. Я прочел объявление еще раз. Затем я уселся за стол и написал письмо, в котором заявлял о своей готовности занять освободившееся место врача. Вскользь я упомянул о своем отце, описал свою жизнь и, поскольку это могло представлять интерес для постороннего человека, сообщил кое-какие данные о своем образовании.

Я не стал дожидаться возвращения коллеги. Оставив ему записку с просьбой вернуть мне взятую для прочтения книгу, я отправился в ближайшее почтовое отделение и отправил письмо.

Ответ я получил спустя десять дней. Он вполне соответствовал моим ожиданиям. Барон фон Малхин писал, что почитает за честь то обстоятельство, что был лично знаком с моим отцом. Он счастлив, что случай предоставляет ему возможность оказать услугу сыну столь высоко им чтимого и, к сожалению, столь преждевременно скончавшегося ученого. Он просил сообщить ему, могу ли я занять место уже в этом месяце, и подробно описал дорогу к поместью: мне придется проехать через Оснабрюк и Мюнстер, а на станции Рода меня будет ожидать коляска. Что ж, теперь мне оставалось лишь выполнить некоторые формальности: послать в общинное управление мой докторский диплом и свидетельство о том, что я уже работал в качестве врача-практиканта.

Когда я сообщил тетке, что еще в этом месяце покину Берлин, так как поступил на место деревенского врача, она приняла это известие к сведению как нечто само собою разумеющееся и долгожданное. В тот вечер мы говорили только о предстоящих мне расходах. Мне было необходимо пополнить свой гардероб, купить основные хирургические и родовспомогательные инструменты, а также приобрести небольшой запас медикаментов. После моей матери остались некоторые драгоценности: кольцо с изумрудом, два браслета и старомодные жемчужные серьги. Все это мы продали. К сожалению, мы выручили за эти вещи значительно меньше, чем предполагали, и мне пришлось, как ни тяжело было на это решиться, продать значительную часть библиотеки отца.

Двадцать пятого января тетя проводила меня на вокзал. Она настояла на том, чтобы оплатить мой дорожный провиант из собственных средств. Когда я простился с нею на перроне и поблагодарил ее за все то, что она сделала для меня, я впервые увидел на ее лице нечто вроде волнения. Мне казалось даже, что в ее глазах стояли слезы. Когда я вошел в вагон, она решительно повернулась налево кругом и покинула вокзал, ни разу не больше не оглянувшись на меня. Такова уж была ее манера.

К обеду я прибыл в Оснабрюк.

Глава 3

До отхода поезда, которым мне следовало ехать дальше, оставалось полтора часа, и я использовал это время для того, чтобы прогуляться по городу. В Оснабрюке имеется старинная площадь под названием Большая Соборная Свобода, а также выстроенная еще в шестнадцатом веке укрепленная башня, которую называют «Гражданское послушание». Эти два названия, несмотря на заложенный в них противоположный смысл, почему-то казались мне подходящими друг к другу. Они возбудили мое любопытство, и я направился в старую часть города. Но случаю было угодно, чтобы я не увидел ни площади, ни башни.

Был ли это и впрямь только случай? Я слышал о том, что посредством электромагнитных волн можно не только приводить в движение находящиеся на отдалении нескольких километров суда, но и управлять ими. Какая же неведомая сила управляла мною тогда? Каким образом она заставила меня забыть, что именно я ищу, и повлекла по извилистым улочкам старой части города, как если бы я стремился к определенной цели? Я вошел в ворота какого-то сквозного дома и попал на маленькую площадь, в центре которой возвышалась каменная статуя неизвестного святого, окруженная лотками расположившихся там торговцев овощами и колбасными товарами. Я пересек площадь, поднялся по каменным ступеням, завернул в боковую улочку и остановился перед лавкой антиквара. Я думал, что рассматриваю витрину, и не знал, что в действительности заглядываю в свое будущее. Но почему эта неведомая воля предоставила мне в тот момент возможность бросить взгляд в будущее, я и сейчас не могу сказать. Случай… Разумеется, не что иное, как случай… Я отнюдь не склонен объяснять самые обыкновенные явления какими-то сверхчувственными причинами и принципиально против того, чтобы таким путем придавать вещам не присущее им в действительности значение. А потому я отмечу лишь реальные факты. В этом старинном городке, несомненно, имеется много антикварных магазинов, и я остановился перед первым попавшимся мне на пути. В том обстоятельстве, что среди всего выставленного в витрине старинного хлама – бокалов, римских медных монет, разных вещичек из дерева и фарфоровых фигурок-мое внимание привлек именно мраморный барельеф, нет ничего удивительного. Он должен был броситься мне в глаза одними своими размерами. Этот барельеф был, очевидно, копией какого-то средневекового художественного произведения. На нем была изображена мужская голова со смелыми, почти что дикими и вместе с тем исполненными высокого благородства чертами лица. В уголках рта застыла та потусторонняя улыбка, которая часто встречается у статуй готической эпохи. Но я сознавал, что уже не в первый раз вижу это удлиненное, изборожденное страстями лицо с его мощным лбом удивительно благородной формы. Где-то я его уже встречал. Может быть, в какой-нибудь книге или на старинной гемме? Я никак не мог припомнить, чье бы это могло быть лицо, и чем дальше я об этом думал, тем беспокойнее становился. Я знал, что не смогу отвязаться от этих характерных черт, что они будут преследовать меня даже во сне. В конце концов мною овладел какой-то ребяческий страх перед этим изображением, и я отвернулся от него.