Энн Райс - Дар волка Страница 66

— Да, съеживается, высыхает.

— Исчезает, — повторила Лаура.

Вернулась к нему и села рядом.

— Погляди на это, — продолжила она. — Кости внутри разрушаются. Оно становится плоским. Хотела бы прикоснуться, но не могу.

Ройбен не ответил.

Тело и голова будто сдувались, становясь плоскими. Она права. Плоть стала выглядеть пористой и рассыпчатой.

— Гляди! — сказала она. — Гляди на ковер. Гляди, как кровь…

— Вижу, — прошептал он. Кровь была теперь будто тонкая блестящая пленка на поверхности ковра. Начала трескаться на миллионы крохотных осколков. На глазах превращалась в микроскопические хлопья. И эти хлопья исчезали.

— Погляди на ночную рубашку.

Кровь с шуршанием трескалась и осыпалась на пол. Лаура взяла фланель в горсть, помяла, стряхнула. Протянула руку к потрескавшимся остаткам крови в волосах. Они тоже становились все мельче и осыпались.

— Теперь понимаю, — сказал Ройбен. — Понял. Понял все.

Он был в ошеломлении.

— Понял что? — спросила она.

— Почему они продолжают говорить, что Человек-волк — обычный человек. Неужели не понимаешь? Они лгут. У них нет ни доказательств этого, ни доказательств иного. Вот что происходит со всеми частичками и жидкостями наших тел. Смотри. У них нет никаких образцов, оставшихся от Человека-волка. Они берут пробы на месте преступления, и эти пробы оказываются непригодными раньше, чем они закончат анализ. Они растворяются и исчезают, как все это.

Он подполз ближе и наклонился к голове. Лицо ввалилось, голова стала небольшим бугром на ковре. Он принюхался. Запах разложения, человеческий запах, животный запах — странная, очень тонкая смесь. Слишком тонкая. Интересно, он для других тоже лишен запаха, для всех или только для представителей его рода?

Он снова сел на пятки. Поглядел на лапы, на мягкие подушечки на месте ладоней, на сверкающие белые когти, которые он мог с легкостью выпускать и убирать.

— Все это, — сказал он, — все преобразовавшиеся ткани, все исчезает. Теряет влагу, распадается на частицы, слишком мелкие, чтобы их увидеть, а в конце концов — на слишком мелкие, чтобы обнаружить их приборами, даже со всеми химическими реактивами и консервантами, какие у них есть. О, это все объясняет. Все дурацкие заявления властей в Мендосино и экспертов из Сан-Франциско. Теперь я понимаю, что происходило.

— Что именно? Я пока не понимаю.

Он рассказал ей про неудачные анализы, которые делали в главной больнице Сан-Франциско. Получали некие результаты, а потом вдруг видели, что лабораторные образцы стали бесполезны, оказались загрязнены или исчезли.

— Поначалу, когда процесс изменения еще только шел, взятые у меня образцы тканей, видимо, разрушались медленнее. Я был в процессе изменения. Что там этот человек сказал про клетки… не помнишь?

— Помню. Он сказал об эмбриональных плюрипотентных клетках, клетках, которые есть в каждом из нас. Когда мы находимся в эмбриональном состоянии, то представляем собой лишь крохотное скопление эмбриональных плюрипотентных клеток. Затем эти клетки получают сигналы, химические, развиваться различным образом — становиться клетками кожи, клетками глаза, клетками костной ткани…

— Точно, конечно же. Эмбриональные плюрипотентные клетки, их обычно называют стволовыми.

— Именно так.

— Значит, в каждом из нас есть эти клетки.

— Да.

— А волчья сыворотка, Хризма, заставляет эти клетки превращать меня в Морфенкинда, в это существо.

— Хризма, — повторила она. — Должно быть, они содержатся в слюне, и они используют священный термин «миропомазания», обозначая токсин или сыворотку, содержащуюся в организме Морфенкинда, которая запускает целую цепочку гормональных перестроек, провоцирующих новый этап роста.

Он кивнул.

— Значит, ты говоришь, что даже непосредственно после того, как ты был укушен, когда ты все еще преобразовывался, результаты анализов уже были плохими.

— Не так быстро, но, да, анализы достаточно быстро приходили в негодность. Не настолько быстро, так как они успели получить результаты относительно гормонов, повышенного количества кальция, но мать говорила, что все результаты лабораторных анализов в конечном счете были провальными.

Он долго сидел молча, обдумывая все это.

— Моя мать знает больше, чем говорит, — сказал он. — Она должна была понять уже после второй серии анализов, что в моей крови содержится что-то, что вызывает разрушение ее компонентов. Просто не стала мне об этом говорить. Возможно, пыталась оградить, защитить меня от этого. Господь знает, чего именно она боялась. Мама, мама. Но она знала. А когда власти снова к ней обратились, желая получить образец моей ДНК, ответила отказом.

Ему было так горько, что он не может поговорить с Грейс, показать ей все это, выслушать ее совет, но как он вообще может мечтать о таком?

Всю свою жизнь Грейс спасала человеческие жизни. Она не сможет жить, не делая этого. А он еще хочет сочувствия и понимания в том, кем он теперь стал. Хватит и того, что он втянул в это Лауру. Хватит и того, что он лишил Джима спокойного сна на всю оставшуюся жизнь. Он не может втянуть в это еще и Грейс, и он слишком хорошо ее знает. Она не станет держать это в тайне ото всего мира. Да, она изо всех сил постарается защитить Ройбена, но захочет, чтобы целая армия ученых и врачей помогали ей изучать его. Ее вера в науку сродни вере в бога. Он думал обо всем этом еще до его разговора с Джимом.

— Ты четко понимаешь, что это означает? — сказала Лаура. — Все эти разговоры по телевизору насчет человеческой ДНК и искажения улик.

— Да уж, понимаю, лучше некуда. Это просто болтовня, — кивнув, ответил Ройбен. — Как я и говорил. Просто болтовня. Лаура, у них против меня вообще никаких доказательств нет.

Они поглядели друг на друга.

Ройбен протянул лапу и коснулся шерсти у шеи, там, где чудовище глубже и опаснее всего укусило его, у горла. Там не было никакой крови. Кровь исчезла.

Они оба поглядели на голову и на тело. Вместо них на ковре лежали две кучки, будто кучки пепла. Любой ветерок сдул бы их, не оставив и следа. Но даже этот пепел становился все мельче и невесомее.

Потом остались лишь серые полосы, такие же, как полосы пыли на белой ночной рубашке Лауры.

Они продолжали следить еще с четверть часа. От чудовища не осталось ничего, только пара темных полос на ворсе ковра, исчезающих среди вытканных цветов роз и переплетенных зеленых листьев.

Даже лезвие топора стало чистым, будто им и не наносили удары.

Ройбен собрал порванную одежду существа. Никаких меток, ничего в карманах, ни в куртке, ни в брюках.