Николас Конде - Щупальца веры Страница 67

Кэл поднял голову от дневника и захлопнул его. Этой ночью он больше не мог читать. Его глаза горели от усталости и странным образом он почувствовал некоторое напряжение — как бы от сдерживаемых слез. Он почувствовал у себя в желудке противную тошноту.

Тревога за Криса пронзила его, и он устремился в комнату сына. Минуту спустя, стоя у изголовья кровати мальчика, он слегка успокоился. Он оставался у кровати минуту или две, наблюдая за глубоким сном ребенка, — олицетворение всего самого дорогого и нежного.

Лежа в своей кровати, Кэл был готов к тому, что ему не удастся заснуть. Он смотрел, в темноту, и вопросы роились в его мозгу. Какие секреты он раскрыл, погрузившись в старый труд Кимбелла? Секреты прошлого или секреты будущего?

А может быть, это одно и то же, как утверждают жрецы, одно отражается в другом, как в зеркале?

Поле было огромным и простиралось далеко за горизонт в бесконечность, и на миг он почувствовал пугающее одиночество и заброшенность. Затем он повернулся и увидел сзади себя площадку для игр и Криса, который бежал, размахивая руками, высоко задирая ноги и смеясь. Он успокоился и наблюдал за процессией, показавшейся из-за горизонта и внезапно оказавшейся на расстоянии вытянутой руки. Люди в длинных развевающихся мантиях всех цветов радуги, усыпанных желтыми звездами. Он присоединился к процессии, держа Криса за руку, когда они начали взбираться в гору, потому что ноле стало уходить вверх. Над вершиной сияла рубиново-красная корона, красноватый отсвет восхода или заката — нет, это было и то, и другое разом. Корона, казалось, была бесконечно далека от них, но вскоре они очутились около нее. Кэл знал, что они в раю, потому что на берегу на расстеленном полотенце сидела Лори, не заботясь о том, чтобы застегнуть лифчик купального костюма, и махала им руками, а Крис бросился в ее объятия.

Затем небо раскололось, и вспыхнуло сияние, и они оба исчезли.

Раскат грома наполовину вывел Кэла из глубокого сна. Он вздрогнул и открыл глаза. За окном шел дождь. Яркая беззвучная вспышка на мгновение посеребрила капли дождя, текущие по стеклам. Он услышал тихий гром, мелодичное пианиссимо, и затухающий звук снова погрузил его в сон, так что он даже не осознал, что закрыл глаза.

Семь фигур выстроились перед ним, на них были маски, вырезанные из дерева и изображавшие примитивных животных и духов, большие, как щиты. Все смешалось перед ним, все было в беспорядке — опрокинутые вазы, открытые ящики стола и выкинутые из них бумаги, кроссовки и майка Криса на соломенной циновке. Кэл хотел просить жрецов отодвинуться, чтобы привести все в порядок, но они вдруг оказались статуями. Теперь он сидел на подстилке для пикников рядом с Тори и ел кусок шоколадного торта, а фигура перед ним была вовсе не статуя, не та статуя, а черная мадонна, показавшаяся из-за одной из масок. Она приблизилась к нему и дала ему нож, чтобы он разрезал торт. Он встал, чтобы взять его, и поблагодарил ее, затем поднял руку и занес нож над алтарем. Он почувствовал облегчение, когда опустил лезвие вниз, и его охватило торжество, когда оно легко разрезало кожу, и под ней обнажились сердце, желудок и внутренности. Кэл коснулся их и почувствовал, как сердце пульсировало в его руке, а Крис, умирая, улыбался ему чудесной улыбкой. У него в голове раздавался беззвучный крик Криса, заверявшего его в своей любви.

К нему вернулось сознание, пробудив его к глухой неподвижной реальности его темной спальни, как будто он на бегу слепо врезался в бетонную стену. Он задыхался, каждый выдох вырывался из горла подобно собачьему лаю. Каждая мышца и каждый нерв были напряжены так, что он чувствовал себя разбитым. Он с такой силой вцепился в край кровати, что пальцем прорвал простыню. Он стремился встать, чтобы снова не оказаться в плену этого кошмарного сна.

Только через несколько минут он смог сделать это и дотянуться до выключателя настольной лампы. Светло, слава богу. Он исследовал взглядом сотни незначительных деталей, которые помогли бы ему убедиться в реальности окружающего мира. Флакон одеколона «Олд Спайс» на туалетном столике, мокрое пятно на ковре от натекшего через открытое окно дождя, одежда, свисающая со стула.

Паника прошла.

Господи, помилуй, ну и кошмар! Снилось ли ему что-нибудь подобное раньше? Сон был таким реальным. Он знал все теории сновидений, в которых подсознание получает возможность «проиграть» подавленные желания. Но разве могло оно скрывать в себе захороненную ярость против его собственного сына, ярость такого масштаба, чтобы оправдать сон-убийство?

Да, если он думал об этом. Он мог бы себе представить кипящий гнев, сознательно отрицаемый. Крис был тем судьей и судом, который признал его виновным в убийстве Лори. Именно Криса он считал своим обвинителем. Это чувство он испытал скорее всего из-за связи Тори. Несмотря на всю привязанность к Тори, которую внешне проявлял Крис, его фантазии о том, что его мама жива, продолжались. И, конечно, чтение дневников Кимбелла послужило импульсом для Кэла разыграть метафору ножа на свой собственный лад.

Чтобы объяснить этот сон, ему не требовалась Софи Гарфейн. Психология ночного кошмара легко понятна.

Однако страшный момент, когда он увидел умирающего Криса, со вскрытыми внутренностями, улыбающимся подобно тому ребенку в морге, произвел на него впечатление очень реального воспоминания, а не иллюзии. Он ненавидел себя за то, что был способен даже представить себе подобный сон.

Ему понадобилось много времени, чтобы заставить себя снова лечь спать. И когда он это сделал, то оставил горящей свою настольную лампу, как это делают дети, чтобы отпугнуть чудовищ.

Глава 25

Утром он все еще был возбужден.

— Ты очень крепко сжимаешь мою руку, папа — пожаловался Крис, когда они шли к школьному автобусу. А Кэл боялся ее отпустить.

Когда Кэл вернулся в квартиру, он долго сидел за чашечкой кофе в саду. Лениво проглядывал «Таймс», читая почти каждую страницу — отчеты о четвертьфинальных матчах по теннису, события в рекламном бизнесе, письма редактору. Он отбросил газету в сторону, не дочитав до конца некролог о бывшем восьмидесятилетнем президенте Американской Конфедерации Страховых Маклеров. Что за глупость избегать дневника Кимбелла из-за дурного сна, как будто опыт другого человека может оказаться заразным. Конечно, бесспорно, что это странно, волнующе и даже пугающе. Но что он должен делать? Бросить записки Кимбелла в корзину, вернуть их обратно Кэт, оставить свои попытки понять бессмертные тайны первобытных верований, перенесенных в современный мир? Ты не можешь повернуться спиной к знаниям. Ты не можешь отгородиться от правды. Даже если сжечь книги.