Брайан Стэблфорд - Ангел боли Страница 67

До тех пор пока мы не получим представления о процессе воспроизведения, будет невозможно решить, насколько верна теория Дарвина, так как теория останется решительно неполной. Пока мы не разберемся в химической природе общего процесса воспроизводства, мы не сумеем представить, как влияют на этот процесс силы перемен. Без этого невозможно окончательно оценить ни одну теорию происхождения видов. Таковы, по крайней мере, определенные наблюдения, которые мы можем сделать на основе логической экстраполяции альтернативных возможностей.

Представляется вполне возможным, что действительно существует некий вид естественного отбора, но только ли этот процесс отвечает за состояние эволюции, как можно заключить по следам ископаемых, и за разнообразие существующих в данный момент видов, остается спорным. В любом случае, следует признать, что истинной побуждающей силой эволюции является не естественный отбор сам по себе, но импульсы инноваций, физических и поведенческих, которые позволяют отбору возникнуть. Данный аргумент может прозвучать эхом устаревших идей виталистов, но некоторое признание традиционной идеи anima mundi* [1] должно быть включено в теорию Дарвина, если мы хотим, чтобы она была эффективной.

Результаты данных исследований должны заинтересовать не только натурфилософов, но и ученых-практиков. В прошлом люди занимались выведением домашних животных путем искусственного отбора, признавая природный дар, благоприятствующий инновационным способностям организмов, с которыми они работали. В свете современного знания, не следует ли обратить внимание на основные силы изменений, благодаря которым действует отбор?

Если, каким бы то ни было способом, импульс физических и поведенческих инноваций сможет быть усилен, сила как естественного, так и искусственного отбора увеличится пропорционально.

Мы в полном праве признать человеческий вид наиболее развитым на Земле и наиболее быстро развивающимся. Мы сами можем легко проследить импульс поведенческих инноваций, которые крайне важны, поскольку позволяют возникнуть разнообразию естественного отбора. Мы видим, каким чудесным образом эта сила увеличивается в ответ. Результатом продуктивного причинного цикла стала сила разума, рационального мышления.

Усиление импульса инновационного поведения позволило человеческим особям получить привилегии естественного отбора по сравнению со всеми нисходящими видами — и по большей части оградить себя от тех же сил естественного отбора, которые нас сформировали. Но мы до сих пор не являемся творцами собственной эволюции. Ясно, что импульс физических инноваций не развился в нас до такой же степени, как импульс поведенческих инноваций, но нет причин полагать, что это невозможно будет сделать, если мы найдем способ.

Если мы сумеем увеличить силу второго импульса и таким образом усилить гибкость человеческого организма и его формы, станет возможным дальнейшее ускорение эволюции человека. Тогда империя разума сможет распространиться до своих истинных пределов, и человеческий род сможет законно заявить о господстве над Вселенной.

До тех пор, пока мы не сможем увеличить силу физических инноваций, сделав её равной силе инноваций поведенческих, мы не можем претендовать на звание повелителей, творцов собственного существа. Однако нет причин думать, что достичь этого мастерства невозможно.

Как вид, человек разумный все ещё находится в младенчестве, но теория Дарвина позволяет нам понять, как мы стали собой, и, возможно, она также позволяет нам вообразить, кем мы станем, завтра или в любое время…

(Выдержки из статьи «Пригодность теории естественного отбора в качестве объяснения происхождения и эволюции видов» Джейсона Стерлинга, «Квартальное обозрение», июнь 1881 года)

Часть третья

НЕПРЕКЛОННАЯ ГОРДОСТЬ И СТОЙКАЯ НЕНАВИСТЬ

1

Джейсон Стерлинг опустил карманную подзорную трубу, сложив её до размеров сигары, и бережно положил на подоконник. Затем незаметно проверил карман пиджака, убедившись, что заряженный пистолет на месте и лежит так, чтобы его удобно было выхватить.

Он скорее задумчиво, чем беспокойно, прикусил верхнюю губу.

— Люк, — сказал он, мерно выговаривая слова, понимая, что подавляет свое возбуждение. — На противоположной стороне улицы, около бакалейной лавки, стоит человек. Ты его наверняка сразу заметишь: он исключительно красив — белые волосы, пронзительные голубые глаза. Подойди и спроси его, очень вежливо, не смог бы он зайти в дом на несколько минут? Я не думаю, что он причинит тебе вред, но будь очень осторожен и пообещай ему, что мы сами не желаем причинять ему вреда.

Люк посмотрел на него с удивлением, но вышел из комнаты и сделал все, как ему было велено. Когда он ушел, Стерлинг повернулся к человеку, сидевшему в кресле около камина. Человек все ещё оставался бледным и изможденным, но лицо его было живым и умным, и он хорошо выглядел, хотя одежда не подходила ему по размеру. Он читал книгу. Эта была книга, которую написал он сам, хотя сосредоточенное выражение его лица подсказывало, что он не слишком хорошо это помнит. Он поднял взгляд, почувствовав, что Стерлинг смотрит на него.

— Если этот человек согласится зайти, — сказал Стерлинг, — я думаю, вы его узнаете. Я буду рад, если вы сможете его узнать, так как это подтвердит слова знакомого, которого я недавно навещал.

Человек в кресле легко покачал головой, обозначая удивление.

— Если то, что вы мне рассказали, верно, — тихо произнес он, — а я не сомневаюсь в ваших словах, то я отсутствовал в этом мире более тридцати лет. Сомневаюсь, что мне будет легко узнать кого-либо из моих прежних знакомых.

— Если Лидиард рассказал мне правду, — ответил Стерлинг, — то этот человек вряд ли сильно изменился.

Он внимательно смотрел на своего гостя, размышляя, какой эффект могут произвести на него эти слова теперь, когда он, кажется, собрал воедино свои разбросанные мысли. Однако Адам Глинн явно не был готов чему-либо удивляться. Он лишь улыбнулся и снова начал читать написанную им более ста лет назад книгу, опубликованную под именем Люсьена де Терра.

Стерлинг всегда считал, что эта книга полна откровенного вымысла и скрытых намеков, но сказанное Лидиардом посеяло в нем ростки сомнения. Он начал задумываться, не остался ли он единственным разумным человеком в компании лунатиков — ведь Люк явно был так же безумен, как и остальные, — или он сам превратился в старомодного алхимика, безрассудно заигрывающего с дьявольщиной.

В любом случае, подумал он, было бы интересно встретиться с оборотнем. Не в том ли состояла цель его работы, чтобы подарить людям способность осознанно управлять функциями своего организма?