Брайан Стэблфорд - Империя страха [Империя вампиров] Страница 68

Ноэл разобрал микроскоп, отложил образцы в сторону. Он знал, что, высохнув, они испортятся, но не выбросил их.

Лег на кровать, но не спал. Его разум работал, усилия ума, казалось, возвращали в состояние бреда. Когда на закате солнца слуги принесли пищу, он все еще не спал, но отдыхал. Аппетит возвратился к нему в полной мере, и ужин успокоил. Ощущение сытости усыпляло.

Разбудило Ноэла мягкое прикосновение к плечу, возвратившее из дали, где сны не тревожили его.

Разбудила Береника. Она сидела на матраце у него за спиной, в белом платье, ниспадающем с плеч, несмотря на прохладу ночи, едва прикрывающем соски грудей. Обнаженными руками охватила его лицо. Пальцы были холодными.

Он вспомнил, что в рассказах о ночных вампирах, сосущих кровь ничего не подозревающих жертв, всегда упоминалось о холодном прикосновении вампиров, и вот теперь убедился в истинности этого утверждения. Обычные люди заворачивались плотнее в одежду и одеяла, чтобы защититься от холода, но вампиры в этом не нуждались, поскольку им было достаточно забыть об ощущении холода. Поэтому ночью вампиры остывали, если не заботились об обратном.

По прикосновению он понял, что она пришла не для того, чтобы успокоить и утешить. Пришла ради самой себя и казалась такой далекой, отстраненной.

«Может быть, она сумасшедшая? – думал он. – Может, прожитые столетия отняли ее чувства и рассудок?»

Его не влекло так сильно к Беренике, как к Кристель, – не потому что она была менее красивой, просто само понятие красоты для него изменилось. Раньше он чувствовал себя беззащитным в тисках желаний, охватывающих извне, и боролся с ними. Теперь желания были частью его самого, и он не ощущал себя пленником красоты вампирши. Знал, что мог выбирать – предлагать свою кровь, принимать ласки.

Ноэл обнял и поцеловал Беренику, затем укрыл одеялами – так ему было легче переносить ее прикосновения.

Она принесла свое остро заточенное лезвие, чтобы вскрыть ему вену. Рана болела больше, чем от его собственного ножа, но боль не была совсем уж неприятной, расплата за нее была ценнее, чем он себе представлял.

Сегодня, сказал он себе без стыда или вины, я стал любовником вампирши.

После она прильнула к нему, бесстрастно, охваченная мыслями. Он предвидел холодность, но подобная отстраненность показалась обидной. Она воспринимала его не как личность, как Ноэла Кордери, а как плотское существо для удовлетворения своих желаний. Знал, что Береника пила кровь почти каждый день в своей жизни, но не знал, как часто она сочетала кровопускание с любовью. Он мог быть ее первым мужчиной за столетия.

Гладя ее лицо, Ноэл почувствовал холодную слезинку, и это странным образом тронуло его больше, чем все происшедшее между ними.

Испытующе он опять коснулся ее глаз, и хотя ни о чем не спросил, она заговорила, как говорила во время его сна. Шигиди был с ней, и, возможно, был с ней всегда, выпуская затаенные мысли, отравлявшие душу. Он ушел от Шигиди и сейчас был чист. Она – нет.

– Все любовники умирают, – сказала она по-латыни. – Изменяются и умирают или изменяются и никогда не умирают, но если изменяются и никогда не умирают, больше не могут любить. Иногда я хотела бы умереть, но недостаточно сильно, чтобы заставить себя. Любовь не так важна, как жизнь, поэтому я плачу. Часто плачу раз или два в сто лет.

Слова, сказанные в манере, не свойственной ни ей, ни ему, звучали без волнения. Они казались Ноэлу барьером между ними, исключающим любое единение, даже в момент физической близости.

«С Кристель могло быть иначе», – думал он.

Потом решил, что не могло.

– Я могу любить, – заверила она, хотя Ноэл не мог поверить. – Я жила так долго в этом неизменном месте, что могу любить только то, что приходит извне, но могу. Я все больше люблю тебя, потому что твои мысли близки мне и потому что ты так страдал от болезни. Мне показалось, что ты можешь умереть, я плакала от этой мысли. Я часто плачу, – повторила она.

Если бы Береника говорила по-английски, она могла избрать более интимную форму обращения. В уме он мог бы перевести сухую латынь на более теплые слова, но не стал. Латынь была языком школы и церкви, и в ней не было теплоты. Хорошо, пожалуй, что они говорили на этом языке.

– Я рад, – сказал он, – что ты предпочла меня Лангуассу.

Но пират, вспомнил он, был сейчас в годах и не такой привлекательный, каким увидел его Ноэл впервые.

– И теперь, – сказала она, продолжая нить собственной мысли и не слушая его замечаний, – они позволят тебе умереть, так как начали думать, что весь мир, кроме Адамавары, недостоин их законов. Они позволят тебе умереть, и вместе с тобой – всему миру, кроме Адамавары.

«Знает ли эта женщина, о чем говорит? – думал Ноэл. – Или это только блуждания ее рассудка?»

– Ты больше не хочешь жить здесь? – спросил он. – Хочешь возвратиться туда, откуда пришла?

– Нет, – ответила она. – Это единственный мир, где я была счастлива. Мир, из которого я пришла, измучил меня, никогда не вернусь туда.

– Ты не будешь там испытывать недостатка в любовниках, – заметил он.

– Если смерть всегда рядом, – сказала она, – имеет значение, какой жизнью живешь. Если смерть далека, жизнь ценна сама по себе. Я могу любить, но прежде всего – жизнь. Я буду жить всегда, если смогу.

– Значит, ты не пойдешь со мной? – Вопрос испытывал, дразнил ее, потому что предполагал ответ, и Ноэл намеревался уловить в нем сожаление при мысли о его уходе. Но случилось другое – она приподняла голову с его плеча, посмотрела ему в глаза, впервые с тех пор как они занимались любовью.

– Когда ты пойдешь, – сказала она изменившимся голосом, – то пойдешь к своей могиле. Я не могу идти с тобой. Но пролью слезу. Я буду плакать о своей потерянной любви.

Эти слова не могли обрадовать. Его кровь будто замерзла в венах, потому что она говорила с ним через столетия, течение которых – если верить ей – судьба не позволит ему сопровождать.

6

На следующий день Ноэл попросил пришедшего Кантибха позволить ему увидеть Квинтуса и других спутников. Кантибх сразу же согласился, и впервые Ноэл покинул свою комнату. Они шли по кельям и переходам, какие можно найти в монастырях или тюрьмах внешнего мира. Проходили через деревянные, очень старые двери. В одной комнате увидели вполне здорового Нгадзе, которому тоже не терпелось повидаться с Квинтусом. Монах находился в такой же комнате, не далее сорока ярдов.

Квинтус все еще лежал в кровати, слишком слабый, чтобы встать, хотя чернота уже сошла с его кожи. Кантибх сказал Ноэлу, что Лангуасс в таком же состоянии и ему будет трудно говорить связно. Но Квинтус не спал и был в полном сознании. Он с радостью приветствовал входившего Ноэла и был доволен, что тот легко передвигается, несмотря на хромоту.