Виктор Песиголовец - Лицо порока Страница 68

Подходим ближе и останавливаемся в нескольких шагах от шеренги.

Увидев нас, бравый гвардеец вытягивается по струнке.

Илларион делает знак рукой, и горнисты подносят к губам мундштуки своих блестящих инструментов. Их нестройное, противное блеяние будоражит слух и бьет по нервам.

Бравый гвардеец продолжает стоять по стойке смирно. Подполковник громко отдает приказ:

— Сотник Ефраил, начинайте!

Опять зудят горны. Из казармы тяжелой поступью выходят четверо гвардейцев. В их крепких руках — концы туго натянутых толстых цепей. Они дрожат, позвякивают. Кто-то, привязанный к другим концам этих кандалов, которого пока еще не видно, упирается, не хочет выходить за порог казармы, под холодные лучи хмурого солнца Тартара. Но вот гвардейцы останавливаются, с усилием тянут цепи, и на каменном крыльце появляется двухметровое чудовище, покрытое черно-серой с подпалинами шерстью. Его голова, как голова дикого вепря, с крупным горбатым рылом, «украшенная» двумя парами желтых, торчащих вперед, мощных клыков, из его полураскрытой пасти с клокотанием вырывается зеленоватая пенистая жидкость и скапывает на широкую, выдающуюся вперед грудь. Вместо ног у чудовища стоптанные серые копыта, будто у старой, заезженной клячи, руки — длинные и толстые — заканчиваются почти черными ладонями с растопыренными четырьмя пальцами.

Гвардейцы снова рвут на себя цени, и чудовище, издав истошный, жуткий рык, тяжело ступая, делает несколько шагов. Теперь оно все на виду. На его плешивой голове возвышаются коричнево-ржавые, большие, словно у матерого оленя-самца, рога. У ног, нервно подергиваясь, лежит толстый мохнатый хвост со светлой, размером с голову младенца кисточкой. Его длина не меньше двух с половиной метров. Глаза чудовища, черные, как ночь, горят безумной яростью, свирепый оскал заставляет мою кровь леденеть.

— Илларион, Илларион! — шепчу я одеревенелыми губами, наклоняясь к нему. — Я вот-вот потеряю сознание.

— Сейчас! — изрекает он тихо и делает непонятный знак рукой сотнику.

Тот забегает за шеренгу и через секунду появляется с черной кожаной сумкой. Приблизившись к Иллариону, почтительно подает ее ему. Подполковник, порывшись, извлекает оттуда бутылку и протягивает мне.

— На, подкрепись! Это водка.

Мельком взглянув на высокую бутыль, краем глаза замечаю этикетку, на которой по-русски написано «Старка». Я уже ничему не удивляюсь.

— Пей, не бойся! — шепотом велит Илларион. — Это ваша. После казни каждому гвардейцу, присутствующему здесь, выдадут по бутылке. Такой порядок.

Отвинтив крышечку, припадаю губами к горлышку. Отпиваю за раз больше половины. И, опустив голову, ожидаю, когда алкоголь начнет действовать. Наверное, от нервного перенапряжения мой организм быстро реагирует на принятую дозу. Ужас, сковывающий мою душу, начинает медленно таять. Я поднимаю голову.

Чудовище, изрыгивая зеленую муть, уже стоит, опутанное цепями, у столба. Четверо гвардейцев держат на вытянутых руках его хвост. К ним подходит бравый сотник с коротким, широченным тесаком. Приблизившись к чудовищу сзади, он одним взмахом ножа делает надрез у основания хвоста. Глухой стон вырывается из пасти приговоренного. Сотник отходит и, отбросив тесак, становится на прежнее место. Гвардейцы, держащие хвост, приподнимают его и по команде бравого резко тянут на себя. Раздается душераздирающий вопль. Чудовище виснет на цепях, как тряпка. Там, откуда рос хвост, зияет черная рана, из которой струями стекает грязно-зеленая жидкость.

Илларион взирает на происходящее равнодушным взглядом. Его морщинистое лицо ничего не выражает. Он делает знак сотнику и тот, подхватив металлическое ведро, стоящее у крыльца казармы, подходит к глухо стонущему полумертвому чудовищу. Размахнувшись, окатывает его водой. Затем бросает ведро и возвращается на место.

Снова трубят горнисты. Из казармы выходит низкорослый, кривоногий, жилистый старик. На нем зеленые брюки, заправленные в сапоги, и черный клеенчатый передник. В руках у старика два ножа — большой, с широким лезвием и поменьше — остро заточенный на конце. Он подходит к чудовищу и, встав на колени, делает длинный надрез большим ножом вдоль его ноги — от копыта до колена. Затем, орудуя ножиком поменьше, начинает заворачивать и скатывать шкуру. Чудовище истошно визжит, будто недорезанный боров, и этот пронзительный визг сотрясает застоявшийся воздух. Я инстинктивно затыкаю уши пальцами.

А старик сосредоточенно продолжает свою страшную работу. Он делает такой же надрез на другой ноге зверя и отдирает шкуру от мяса. Меня уже мутит от этого ужасного зрелища. Я отворачиваюсь и опять жадно припадаю к горлышку бутылки. От пронзительного визга, диких воплей, всхлипов и стонов у меня стучит в висках и болит голова.

Но вскоре все это сменяется глухим, хриплым мычанием. А потом вдруг наступает тишина. Я все еще боюсь повернуться и поднять голову. Стою, согнувшись, и сосу не прикуренную сигарету.

— Все уже кончено, — тихо сообщает Илларион через пару минут, дернув меня за рукав.

Я заставляю себя взглянуть на место казни. Старик вытирает ветошью запачканные зеленой жижей руки. На голубом гравии у столба лежит черная бесформенная масса. А рядом, шерстью наверх, — большая серая с подпалинами шкура. Гвардейцы скатывают в клубки цепи.

— Через несколько часов это тело превратится в прах — в мелкий песок или пыль, — голос подполковника бесстрастен и сух. — Ну, что, насмотрелся ужасов?

У меня нет сил даже кивнуть.

— Сотник Ефраил с гвардейцами доставит тебя наверх, — говорит Илларион. И, впервые улыбнувшись за все время, добавляет: — А мне пора. Привет Устину!

И, развернувшись, идет к крыльцу казармы. Сотник Ефраил отдает на ходу какие-то распоряжения и спешит ко мне.

Гвардейцы, несмотря на мои слабые протесты, подхватывают мое тело и несут к подъемнику на плечах.

…Ночевать я остался у старика. На улице уже было совсем темно, и я, пребывая еще под впечатлением увиденного, просто побоялся выйти за порог. Устин, видя мое состояние, от души хохотал.

Последний день года… Надо раздать подарки своим женщинам. И навестить Машу.

Жена и дочь с утра принялись хлопотать на кухне, а меня командировали на базар. Нужно было купить кое-какие продукты.

С этой задачей я быстро управился и, груженный тяжелыми сумками, заехал на свою квартиру. Пока остывал кофе, я рассматривал приготовленные загодя своим дамам и детям подарки. Покупал я их с пьяных глаз и теперь вовсе не был уверен, что приобрел то, что нужно.

Итак, что мы имеем? Для Ольги наборы косметики и парфюмерии. Для жены — шерстяной костюм, такой, как она хотела. Для Маши — золотой перстенек, выполненный в форме ивового листика. Для дочери — серьги. Для сына — новенький принтер и несколько игровых дисков. Осталась кожаная дамская сумочка, набитая женским бельем. Это покупалось для Ларисы…