Брайан Стэблфорд - Карнавал разрушения Страница 68

Пока длится мирная интерлюдия, у Анатоля есть время установить возможный контакт с товарищами. Он не может ни видеть, ни касаться их, но ему под силу «слышать» их вербализованные и сфокусированные мысли — а также передавать им свои собственные. Ни одному из них не дано спектральных тел, нет у них и почвы, на которой можно было бы стоять, их способность видеть базируется на иных свойствах. Новое зрение Анатоля волшебное по сути своей и по эффекту, но нельзя сказать, чтобы оно было совсем уж ему незнакомо. В своих снах он обладал похожими качествами.

— Не бойся, — говорит ему Геката. — Раньше мы уже проделывали подобное, Лидиард и я. Знаю, это больно, но ведь и экстаз тоже присутствует. Просветление приносит ликование.

— Этот оракул отличается от другого, — задумчиво произносит Лидиард. — Но боль, которую мы ощущаем, сменится более приятным возбуждением, и в одном мы должны быть совершенно уверены — ангелы сделают все возможное, лишь бы сохранить нас живыми и невредимыми. Самое сильное их желание — чтобы мы могли видеть, понимать и объяснять то, что к чему их зрение откроет нам доступ. Они отчаянно нуждаются — или, по крайней мере, страстно желают обнаружить нечто.

— Я не боюсь, — храбро заявляет Анатоль. — Именно об этом я просил Орлеанскую Деву, когда она предложила мне чудо, и она поступила со мной справедливо. Так что я выполню свою часть.

Но, произнося это, он ощущает, как боль разрывает его бесформенную душу, словно когти гигантского орла — но после этого он видит звезды. Видит их в большем беспорядке, чем они предстают взору любого человека, смотрящего на них с земли, но здесь ведь нет атмосферной линзы, чтобы отфильтровывать их свет. Так что Анатоль видит звезды в их величественном сиянии, в странной красоте, от которой дух захватывает.

Пока он борется с болью, пытаясь сконцентрировать свое сознание на свете и чудесах, Анатоль ощущает, как мчится по необъятным просторам космоса. Как и обещала Геката, в ощущении движения есть нечто совершенно завораживающее. Боль от этого не исчезает, но одно другого стоит. Он летит все быстрее и быстрее, словно и он, и его спутники не просто движутся вслед за лучами света, но и сами стали этими лучами.

— Потрясающая одиссея, — осторожно говорит он самому себе. — Я не осмелился попросить богоподобную силу, когда меня спросили о моем желании, но богоподобное зрение — вовсе не зазорно получить. И теперь я следую к своей награде: занять трон Демона Лапласа, где и вкушу всемогущества знания.

Они летели все быстрее и быстрее, а Анатоль изо всех силы пытается сфокусировать внимание, дабы исследовать собственные переживания. Но как бы быстро они ни двигались, вселенная вокруг них оставалась неизменной: величественной, неподвижной, нетронутой. И только при близком рассмотрении он понимает: изображение не совсем то же самое. Объекты, распределенные в пространстве, в котором они двигались, казались искаженными; их словно нарисовали в перспективе. С увеличением их скорости Анатоль осознает — со всей силой сверхъестественного озарения — что мир, в котором он жил и в который верил — не более чем артефакт его органов восприятия. И понимает также, что границы времени и пространства, казавшиеся столь незыблемыми, могут изменяться и искажаться точно так же, как проекция Меркатора, наложенная на поверхность земли, не менее полезная, но менее искусственная.

Анатоль видит, что именно свет является основным шаблоном для всех остальных вещей, и что время и пространство искажены так, чтобы сохранять измерение скорости света для любого потенциального наблюдателя. Он осознает: антропоцентрическая идея о том, что свет движется, не единственная и не идеальная, дабы убедиться в этом. Он пытается представить — так как увидеть, конечно, не может — что каждый луч света во вселенной неподвижен, и что неподвижность — наибыстрейшее из возможных движений, ибо «движение» есть своего рода замедление… и его мысли кружатся, словно пытаясь схватить самую сущность этой фантазии.

— Можно точно так же представить себе пространство полным, а материю — пустой, — говорит он сам себе. Но, когда озвучивает эту мысль, она уже не кажется ему абсурдной…

— Если наблюдатель способен с ускорением удаляться от земли до тех пор, пока не достигнет скорости, примерно равной скорости света, — говорит Анатоль, пытаясь на ходу соображать, — он может все еще наблюдать свет, движущийся с той же скоростью, в силу того факта, что его временные рамки изменены. Для наблюдателя с земли этот путешественник покажется словно изображенным в перспективе, а время для него будет течь медленнее. С точки зрения того, кто находится на поверхности земли, движущийся с ускорением путешественник может лишь приближаться и приближаться к скорости света, но никогда не достигнет и не превысит ее. Со своей же собственной точки зрения, он никогда не будет и приближаться. Скорость света, таким образом, ограничивает и определяет движение и развитие всех транзакций в мире гросс-материи.

Спустя пару секунд он добавляет следующую мысль: — Где же тогда мог бы находиться Демон Лапласа, чтобы видеть все одновременно? И что может означать слово «одновременность» во вселенной такого рода?

Он вспоминает загадочную улыбку, изобразившуюся на лице Орлеанской Девы, когда он озвучил свое желание. Тогда он верил, что может просить о невозможном, но не мог и догадаться, каким драматическим противоречием это обернется.

— Это только начало! — восклицает он. — Лидиард уже знает больше, понимает больше…

И это верно. Значит, по крайней мере, Лидиард предвидит драму, схема и суть которой ему знакомы. Это видение вселенной, несомненно, чуждо его ожиданию, но внезапно все становится иным. Анатоль продолжает пользоваться преимуществом их совместного зрения, и, по мере этого, ощущает рост изумления Лидиарда. Его боль, кажется, отступает, а на самом деле, просто делится на всех троих.

Реальность, осознает Анатоль, не трехмерна. Его собственные чувства и воображение, базирующееся на них, могут охватывать только три измерения, но заимствованное ангельское зрение открывает ему достаточно, чтобы понять: во вселенной четыре измерения, а может быть, и больше. В точности как проекция Меркатора представляет три измерения земной поверхности в двухмерном виде, неочевидно искажая ее форму, так и карты человеческого восприятия четырехмерности настоящего пространства низводят его до трехмерного, с подобными же искажениями. С трудом — ибо даже Лидиард достиг пределов своего прежнего восприятия — Анатоль видит, что гравитация, сила, соединяющая материю силой воображения, может быть представлена как будто своего рода искривлением самого пространства. Он начинает осознавать также, что масса и энергия перетекают одна в другую, словно масса — всего лишь замороженный свет.