Дин Кунц - Блудный сын Страница 7

Подойдя к ярко-красному киоску, где продавалась сахарная вата. Рой внезапно почувствовал, как в нем закипела ярость. Запах нагретого сахара ощущался на значительном расстоянии от киоска.

Продавала сахарную вату молодая женщина, сидевшая на табуретке под красным зонтиком. Лет двадцати с небольшим, простенькая, полненькая, не вызывающая интереса.

Но ее глаза. Ее глаза.

Они сразу зачаровали Роя. Удивительные зеленовато-синие, бесценные драгоценные камни, невесть как оказавшиеся в дешевой оправе.

Кожа вокруг глаз пошла морщинками, когда она почувствовала его взгляд и улыбнулась.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Рой шагнул к киоску.

— Я бы хотел чего-нибудь сладкого.

— У меня есть только сахарная вата.

— Не только, — ответил он, хваля себя за собственную утонченность.

На ее лице отразилось недоумение.

Бедняжка. Она просто не могла понять, о чем он.

— Да, порцию сахарной ваты, пожалуйста.

Она взяла бумажный конус и начала накручивать на него сахарные нити, отчего запах горячего сахара заметно усилился.

— Как вас зовут? — спросил он.

Она замялась, смутилась, наконец ответила:

— Кэндейс.

— Девушка по имени Сладенькая[8] продает сладенькое? Это судьба или здоровое чувство юмора?

Она покраснела.

— Я предпочитаю Кэндейс. Слишком много негативных ассоциаций, если… полную женщину называть Кэнди.

— Да, вы, конечно, не манекенщица-анорексичка, но что с того? Красота бывает разная.

Кэндейс, очевидно, редко, а то и никогда не слышала таких добрых слов, особенно от столь привлекательного и желанного мужчины, как Рой Прибо.

Если эта женщина и думала о том дне, когда перестанет выделять отходы жизнедеятельности организма, то не могла не понять, что по пути к этой цели он продвинулся гораздо дальше, чем она.

— У вас прекрасные глаза, — продолжил он. — Удивительно прекрасные глаза. В такие глаза можно смотреть год за годом.

Кэндейс зарделась еще сильнее, но изумление настолько побороло застенчивость, что она решилась встретиться с Роем взглядом.

Рой понимал, что ни в коем случае нельзя брать ее штурмом. До сих пор ее только отвергали, и она могла заподозрить, что он хочет не приударить за ней, а выставить на посмешище.

— Как христианин, — объяснил он, хотя и не имел религиозных пристрастий, — я верю, что Бог сделал каждого хоть в чем-то, но прекрасным, и наша задача — распознать эту красоту. Ваши глаза… они совершенны. Они — окна вашей души.

Положив порцию сахарной ваты на прилавок, она отвела взор, словно сочла за грех позволить ему слишком долго ими любоваться.

— Я не ходила в церковь шесть лет, с тех пор, как скончалась моя мать.

— Как печально это слышать. Должно быть, она умерла совсем молодой.

— Рак, — призналась Кэндейс. — Я так разозлилась. Но теперь… мне недостает церкви.

— Мы можем как-нибудь сходить в церковь вместе, а потом выпить кофе.

Она вновь рискнула вскинуть на него глаза.

— Почему?

— Почему нет?

— Дело в том… Вы такой…

Вот тут он изобразил застенчивость, отвел взгляд.

— Не вашего круга? Я знаю, некоторым людям я кажусь пустышкой…

— Нет, пожалуйста, я хотела сказать не это. — Но Кэндейс не смогла заставить себя озвучить свои мысли на этот счет.

Рой достал из кармана маленький блокнот, что-то написал на листке, вырвал его, протянул девушке.

— Тут мои имя и фамилия, Рой Дарнелл, и номер сотового телефона. Может, вы передумаете.

— Я практически никуда… ни с кем не хожу. — Кэндейс, не отрываясь, смотрела на листок.

Милое, застенчивое существо.

— Я понимаю. Со мной та же история. Для нынешних женщин я слишком старомоден. Они такие… смелые. Смущают меня.

Когда он попытался заплатить за сахарную вату, она никак не хотела брать с него деньги. Но он настоял.

Ушел, вроде бы прикладываясь к лакомству, чувствуя на себе взгляд девушки. Как только красный киоск скрылся из виду, выбросил вату в мусорный бак.

Сев на залитую лучами яркого солнца скамью, Рой сверился с последней страницей блокнота, которую занимал список. Потратив массу усилий здесь, в Новом Орлеане, а ранее — в других городах, он только вчера вычеркнул из списка предпоследний пункт: кисти.

Теперь поставил знак вопроса около последнего, надеясь, что скоро удастся вычеркнуть и его: глаза?

Глава 6

Он — ребенок «Милосердия», в «Милосердии» рожденный и в «Милосердии» выросший.

В своей комнате без единого окна он сидит за столом, одну за другой заполняет страницы толстой книги кроссвордов. Ему не приходится задумываться над ответами. Ответы приходят к нему мгновенно, и он заполняет чернильными буквами пустые клеточки, никогда не допуская ошибки.

Его зовут Рэндол Шестой, потому что пять мужчин по имени Рэндол ушли в этот мир до него. Если бы ему тоже предстояло уйти в мир, вместо номера ему дали бы фамилию.

В резервуаре сотворения, прежде чем у него появилось сознание, он получил образование методом прямой информационной загрузки мозга. И после появления на свет продолжал учиться во время сессий наркотического сна.

Он знает природу и человечество до мелочей, знает, как выглядят, пахнут и звучат места, где никогда не был. И однако его мир — четыре стены одной-единственной комнаты.

Персонал «Милосердия» называет это пространство его помещением для постоя. Таким термином определялись комнаты, которые при прохождении через деревню военной части использовали в крестьянских домах для размещения солдат.

В войне против человечества (пока тайной, но со временем ей предстояло перейти в открытую стадию) он — восемнадцатилетний юноша, который ожил четыре месяца назад.

Внешне он выглядит на восемнадцать лет, но знаний у него больше, чем у многих седовласых ученых.

Физически он в полном порядке. Интеллектуально далеко обошел большинство.

А вот эмоционально с ним что-то не так.

Он не любит думать о своей комнате как о помещении для постоя. Он воспринимает ее как камеру.

И при этом он сам — собственная тюрьма. В основном живет внутри себя. Говорит мало. Стремится в мир вне камеры, вне его самого и ужасно боится этого мира.

Большую часть дня проводит за кроссвордами, заполняя буквами клеточки вертикальных и горизонтальных строк. Мир за стенами его апартаментов влечет, но мир этот такой… беспорядочный, хаотичный. Он чувствует, как окружающий мир давит, давит на стены, и, только сосредоточившись на кроссвордах, только устанавливая порядок в пустых строчках, заполняя их абсолютно правильными буквами, ему удается останавливать вторжение беспорядка в его камеру.