Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 1. Страница 7

— Эй, там, в машине, — позвала она. — Ты, конечно же, Кори…

— Да, — ответил я. Мисс Грейс не особо много выигрывала от улыбки. Ее губы были очень тонкими, нос — широким и плоским, а брови, подведенные черным карандашом, нависали над глубоко посаженными глазами. Она протянула мне пачку печенья:

— Печенье хочешь? Я был не голоден, но родители учили меня никогда не отказываться от подарков. Я взял одно печенье.

— Бери два, — предложила мисс Грейс, и я взял второе печенье. Она сама тоже съела печенье, потом затянулась сигаретой, и слабый дымок пошел у нее из ноздрей. — Твой отец — наш молочник, — сказала она, немного помолчав. — Я думаю, ты найдешь нас в вашем путевом листе. Шесть кварт молока, две пахты, два шоколада и три пинты сливок. Я сверился с листом и квитанциями заказов. Там оказалось ее имя — Грейс Стаффорд — и заказ, в точности такой, как она говорила. Я сказал ей, что сейчас достану все для нее, и стал собирать заказ.

— Сколько тебе лет? — спросила мисс Грейс, когда я принялся за дело. — Двенадцать?

— Пока нет, мэм. Двенадцать исполнится только в июле…

— У меня тоже есть сын, — мисс Грейс стряхнула пепел со своей сигареты и принялась жевать очередное печенье. — В декабре стукнет двадцать. Он живет в Сан-Антонио. Знаешь, где это?

— Да, мэм. Это в Техасе. Там, где Аламо.

— Верно. Исполнится двадцать, а это значит, что мне должно стукнуть тридцать восемь. Уже песок сыплется, а? Это явно вопрос с подвохом, подумал я.

— Нет, мэм, — рискнул я ответить.

— А-а, маленький дипломат, да? — она опять улыбнулась мне, но на этот раз улыбка прямо-таки светилась в ее глазах. — Бери еще печенье, — она оставила мне всю пачку и направилась к двери дома, а потом закричала, обращаясь к кому-то внутри дома:

— Лэнни! Лэнни, оторви от дивана свою задницу и иди сюда! Первым показался мой отец. В свете наступающего утра он выглядел каким-то постаревшим, под глазами у него темнели черные круги.

— Я позвонил в участок шерифу, — сказал он мне, когда уселся на свое мокрое водительское сиденье и втиснул ноги в ботинки. — Кто-то должен будет поговорить с нами на том месте, где упала машина…

— Кто, черт побери, это был? — спросила мисс Грейс.

— Я не смог определить. Его лицо было… — он быстро взглянул на меня, потом опять повернулся в сторону женщины. — В общем, его очень здорово избили и покалечили…

— Надрался, наверное, до чертиков. Белая горячка — куда более вероятное объяснение…

— Я так не думаю, — отец ничего не сказал по телефону о том, что мужчина был обнажен, привязан за шею струной от пианино и прикован наручниками к рулю. Эта информация предназначалась только для шерифа, а уж никак не для ушей мисс Грейс или кого-нибудь ей подобного. — Вы когда-нибудь видели здесь парня с татуировкой на левом плече? Выглядит как череп с крыльями, которые несут его куда-то?

— Я видела просто безумно огромное количество татуировок, — заметила мисс Грейс. — Но не могу припомнить ничего подобного тому, о чем вы говорите. Собственно говоря, как вы смогли это разглядеть? Тот парень был без рубашки? Как вы узнали о его татуировке?

— Да, он был без рубашки. И у него был вытатуирован череп с крыльями прямо вот здесь, — и отец дотронулся до своего левого плеча. Он снова задрожал и потер руки. — Они никогда не смогут поднять эту машину. Никогда. Озеро Саксон глубиной более трехсот футов. Раздался звон колокольчика. Я посмотрел в сторону двери, держа в руках ящик с молоком. Из дома вышла девочка с заспанными глазами. Она была одета в длинный купальный халат, а ноги ее были голыми. Волосы по цвету напоминали кукурузу и рассыпались по ее плечам, но как только она приблизилась к молоковозу, то часто заморгала от света и проговорила:

— Меня уже заебало… Мне показалось, что я тогда чуть было не свалился на землю от неожиданности этого высказывания, потому что никогда прежде в своей жизни я не слышал, чтобы из уст женщины вырывалось такое грязное ругательство. О, я уже отлично знал, что значило это слово и все остальное, связанное с этим, но его небрежное употребление в прекрасных устах повергло меня в глубокий шок.

— Здесь присутствует молодой человек, Лэнни, — сказала мисс Грейс таким голосом, которым, казалось, можно было согнуть стальной гвоздь. — Следи, пожалуйста, за своим языком… Лэнни посмотрела на меня, и ее холодный взгляд напомнил мне тот случай, когда я ткнул зубцом вилки в электрическую розетку. Глаза Лэнни были шоколадного цвета, а ее губы, казалось, наполовину улыбались мне, наполовину презрительно усмехались. Что-то в ее лице выглядело жестким и настороженным, словно она только что сбежала от наказания. В выемке под горлом можно было заметить маленькую красную метку.

— И кто таков этот парень? — спросила она про меня.

— Это сын мистера Мэкинсона. Веди себя, пожалуйста, прилично, слышишь? Я с трудом сглотнул и отвел свои глаза от Лэнни. Ее халат немного приоткрылся. Тогда до меня дошло, какого сорта девушки так употребляли нехорошие слова и что здесь было за место. Я несколько раз слышал от Джонни Вильсона и Бена Сирса, что где-то рядом с Зефиром был самый настоящий бордель. Это, по-видимому, входило в программу знаний, получаемых в начальной школе. Когда ты говоришь кому-то: “Отсоси-ка! ”, то сразу начинаешь балансировать на острой грани между миролюбием и насилием. Хотя я раньше всегда представлял себе особняк, который являлся публичным домом, так: плакучие ивы, растущие вокруг него; черные слуги, подносящие клиентам на веранде фасада специальные напитки из мяты и виски со льдом. Как бы то ни было, реальность состояла в том, что публичный дом был не таким уж большим прогрессом по сравнению с полусломанным прицепом. Кругом стояла тишина, а передо мной — эта девушка с кукурузными волосами и грязным ртом, которая зарабатывала себе на хлеб утехами плоти. Моя спина покрылась гусиной кожей, но я не смогу рассказать вам, какого рода сцены проносились тогда словно медленная и опасная буря в моей голове.

— Возьми это молоко и отнеси его на кухню, — распорядилась мисс Грейс. Презрительная ухмылка вытеснила улыбку с лица девушки, ее карие глаза почернели:

— Я не обязана заниматься кухонными делами. Сейчас неделя Донны Энн!

— Это мне решать, чья сейчас очередь, барышня, и ты знаешь, что я могу сделать так, что ты проторчишь на кухне целый месяц! А теперь делай то, что тебе велят, и держи свой прелестный ротик закрытым! Губы Лэнни надулись от обиды и возмущения. Но ее глаза не подтверждали серьезности наказания; в их холодных глубинах затаился гнев. Она взяла у меня ящик и, повернувшись спиной к моему отцу и мисс Грейс, высунула свой розовый влажный язык прямо в направлении моего лица, изогнула его трубочкой. Потом кончиком языка она облизала рот, отвернулась от меня и оставила всех в изумлении от раскачивающейся развратной походки, что было для нас подобно скользящему удару меча. Она медленно прошла в дом, покачивая бедрами, а после ее ухода мисс Грейс громко фыркнула и проговорила: