Челси Ярбро - Костры Тосканы Страница 78

Шестое. Укрывательство еретиков и других богопротивных людей должно караться столь же строго, как и сокрытие уголовного преступления, ибо нравственная разболтанность и терпимость к язычеству уже привели Флоренцию в то ужасное состояние, которое все мы теперь с прискорбием наблюдаем.

Седьмое (последнее). Тому же, кто станет подвергать сомнению справедливость новопринятых уложений, необходимо указывать на их заблуждения и приводить заблудших к публичному покаянию.

Мы рассчитываем на вашу поддержку и, уповая на ваши молитвы, надеемся, что Флоренция вскоре избавится от населяющей ее скверны и избежит грозящих ей бед.

Часть 3

ДОННА ЭСТАСИЯ КАТАРИНА ДИ АРРИГО ПАРМСКАЯ

Вставайте! Вставайте!

Взгляните! Взгляните,

Как Божия слава сияет в зените!

Она лишь одна

Благодатна и вечна!

А жизнь мимолетна,

Скудна,

Быстротечна!

Письмо Марсилио Фичино венецианской поэтессе Кассандре Феделе.

Старый Фичино шлет своей подруге Феделе сердечнейшие приветствия из Карреджи.

Много воды утекло с тех пор, как мы последний раз писали друг другу, каюсь, виноват в том в большей степени я, и все же мне очень хочется получить от вас весточку. Как вы живете? Чем занимаетесь? Мне любопытна каждая мелочь. Ваши новые произведения привели меня в полный восторг, хотя очень немногое сейчас может вызвать во мне какие-либо чувства, кроме печали.

Я нахожусь сейчас в потайной комнате на старой вилле Лоренцо и предаюсь напрасным воспоминаниям. Вот уж три года, как Пьеро Медичи выслали из Флоренции, немногим ранее умер Джованни Пико, хотя ему было чуть более тридцати. За ним сошел в могилу Аньоло Полициано — короче, я как последний из них сижу здесь и жду своего часа, ибо надеюсь, что смерть меня с ними соединит. Ужасно слышать такое из уст священника, правда? Однако Сократ ведь избрал себе смерть, и милосердный Господь приветствовал это. Я чувствую, что прожил свое и должен оставить сей мир. И тому есть резоны. Мне запрещают преподавать, мои друзья мертвы или далеко, а мои работы пылятся в забвении.

Я был во Флоренции на прошлой неделе, но лучше не ездил бы. Вы и представить не можете, что теперь с ней сталось. Даже в богослужениях нет былого величия, и, хотя церкви полны, в них царит страх и отчаяние. Душам, взыскующим утешения и покоя, просто не на что там опереться.

Вот почему, дорогая, я к вам так редко пишу. Что может сообщить человек, чье сердце переполнено горем? Ах, если бы Лоренцо был жив и если бы Флоренция оставалась той же, что прежде, тогда… тогда мы могли бы достойно отметить день рождения Платона и провести ночь с друзьями в философских беседах… но ныне… увы!..

Ныне бывшие приверженцы де Медичи именуются пополано[53], открещиваясь от Козимо с Лоренцо, к которым они набивались в родство. Они расправились с фресками Боттичелли, обличавшими предательство Пацци, и глумятся над стихами Великолепного, которые недавно еще были у всех на устах. Я никогда не думал, что Флоренция так скоро забудет семью, которая ее возвеличила, сердце мое содрогается, душа пребывает в тоске.

Тот молодой фламандец, о котором я вам писал в прошлом году, де Ваарт, вынужден был бежать, ибо его объявили алхимиком и неверующим. Впрочем, расправа грозит не только таким, как Ваарт, а и всем образованным людям. Например, Деметриче Воландри, работавшая у Лоренцо секретарем, брошена недавно в тюрьму по какому-то вздорному обвинению. Для них, очевидно, уже преступление, если женщина владеет греческим языком.

Их фанатизм, подобно чуме, сметает все на своем пути, лишая город надежды на выживание. Если бы я не был так стар, я тоже бежал бы отсюда, ибо люблю Флоренцию и мне мучительно видеть, как низко она пала.

Я искал утешение в философии и в религии, но меня одолели. Я нес людям слово Божие долее двадцати лет, однако теперь я слаб и полон сомнений. Я вижу Савонаролу, стоящего в центре Флоренции. Его отлучили от церкви, но он отрицает власть Папы. Я вспоминаю Лоренцо, также отказавшегося в свое время принять во внимание папский указ, и задаюсь вопросом: почему же я первого так ненавижу, а память второго так чту? И сам же себе отвечаю вот что. Протест Лоренцо был актом мужества просвещенного человека, а действия Савонаролы продиктованы всего лишь самовлюбленностью мракобеса.

Что ж. Мои размышления мало что изменяют в существующем положении. Я дал себе слово не омрачать вас, донна Кассандра, но печаль моя чересчур велика. Вы будете пытаться взбодрить меня — не тратьте усилий. Я чувствую, что мое сердце потухло и вспыхнуть ему не дано. Наверное, сестра Эстасия, приобщенная к тайнам Господним, права. Возможно, и впрямь истинные надежда, радость и слава обретаются только на небесах. Она черпает эту уверенность в своих видениях. А я сомневаюсь, подобно святому Фоме.

Чтобы вас долее не беспокоить, позвольте откланяться. Лучше я напишу вам ближе к весне. Весной предместья Флоренции расцветают, да и разбойников тут становится меньше. Несомненно, в мире прибавится счастья, когда на холмах распустится первый цветочек или чей-то сарай огласится писком цыплят.

Я по-прежнему искренне восхищен вашим талантом. Примите мои благословения и любовь.

ГЛАВА 1

Лунный свет в своем серебряном изобилии проливался на воды Большого канала, растворялся в золоте фасада Ка д'Оро и мягко мерцал на мраморной облицовке старинных домов и дворцов, подчас лишь драпирующей их внутреннее убожество и обветшалость. Зимняя ночь выдалась на удивление ясной, даруя спокойствие празднику Обрезания. Венеция отдыхала, ее не тревожили обычные для сезона шторма.

Внутри хорошо освещенного, но еще не вполне достроенного Дворца дожей звучала музыка, огромная веселящаяся толпа перетекала из зала в зал, всем хотелось отведать заморских вин, перепробовать диковинные закуски и насладиться пением специально сюда приглашенных датских и испанских певцов. Сам Агостино Барбариго бродил среди гостей, золотые пуговицы его живописного одеяния были расстегнуты, открывая взорам простую рубашку черного полотна. Помимо наряда дож выделялся из публики огромными живыми глазами, густой бородой и беретом невероятных размеров.