Дин Кунц - Потерянные души Страница 8

Новый удар, теперь металла о металл, заставил ее повернуть голову направо. Прорезав туман, она добралась до ограждения, пошла назад, наткнулась на уходящий вниз трап.

Настил был влажным и скользким, не только от тумана, но от грибков или лишайников, которые облюбовали давно не используемое дерево.

Если б она упала или даже поскользнулась, Чанг, возможно, только этого и ждал. Если б он решился стрелять сквозь туман, удача могла быть как на его стороне, так и на ее. Но даже одна пуля, попавшая в цель, могла оставить Скаут сиротой.

Очень осторожно Карсон спустилась по трапу на деревянную площадку. Из тумана не появилась, а буквально материализовалась моторная яхта, словно в бухту заглянул корабль-призрак.

Двигатели не работали, иллюминаторы и окна не светились, вообще не горел ни один фонарь. Карсон смутно видела контуры двух палуб и рубки над ними. Находилась Карсон неподалеку от носа яхты, тогда как корма терялась в тумане, но судя по тому, что она могла разглядеть, длина яхты составляла порядка шестидесяти футов, то есть она могла использоваться как для круизов вдоль побережья, так и походов в открытое море.

Никакие швартовы не связывали яхту с крепильной планкой. Направляясь к корме, Карсон обратила внимание, что яхта просто дрейфует рядом с причалом. Чанг, вероятно, отвязал швартовы, прежде чем прыгнуть на палубу и теперь, скорее всего, поднимался в рубку по лестнице левого борта. Дверцу в ограждении правого борта Карсон нашла открытой. Должно быть, Чанг не решился закрыть ее за собой, что вновь привело бы к стуку металла о металл, который выдал бы его местонахождение.

В момент перехода на яхту Карсон чувствовала себя наиболее уязвимой, потому могла держать пистолет только одной рукой. Второй пришлось ухватиться за стальной поручень. Да и сам переход с твердой площадки на качающуюся палубу требовал особого внимания. Но она тихонько прошмыгнула на борт, оставшись целой и невредимой.

Узкая палуба правого борта вела мимо нескольких иллюминаторов и уткнулась в дверь. На приподнятом относительно палубы баке планшир отсутствовал.

Карсон бесшумно вышла на просторную кормовую палубу.

Огляделась и даже сквозь туман различила две двери в кормовой переборке. Предположила, что одна вела в кают-компанию и к другим каютам, а вторая, вероятно, к камбузу и служебным помещениям.

Чанг спускаться вниз не стал бы. Он наверняка хотел как можно быстрее попасть в рубку и, скорее всего, уже находился там, готовя яхту к отплытию.

Между дверьми в кормовой переборке крутая лестница вела к открытой палубе позади рубки. Светодиоды низкого напряжения, встроенные в ступеньки и контролируемые датчиком освещенности, подсвечивали край каждой.

Стоя у подножия лестницы, наверху Карсон не видела ничего, кроме густого, медленно клубящегося тумана.

Ожидая, что двигатели взревут в любую секунду, Карсон решила быстро подняться наверх, не касаясь перил, держа пистолет обеими руками, для равновесия чуть наклоняясь вперед.

Но прежде чем поставила ногу на первую ступеньку, почувствовала ствол пистолета, упершийся ей в шею, и непроизвольно выругалась, не разжимая зубов.

Глава 8

Намми не имел ничего против тюрьмы. Более того, здесь он чувствовал себя уютно и в безопасности. Четыре стены, потолок, пол. Ничего огромного, куда ни посмотри.

Ему нравился и лес. За его маленьким домиком лес подходил к самому двору. Иногда он сидел на заднем крыльце, наблюдая, как лес осваивает его двор. Птички прыгали с ветки на ветку, иногда олень выходил на лужайку, чтобы пощипать травку. У Намми поднималось настроение, когда он смотрел на птичек и оленя.

Но в лесу он чувствовал себя совсем не так, как в тюрьме. Несколько раз он пытался войти в лес. Но леса было слишком много. Слишком много деревьев, стоящих и упавших, мертвых и живых, слишком много кустов, и мха, и вообще зелени, слишком много скал. Слишком много путей, по которым он мог идти, и все они куда-то вели, в лес и снова в лес, конца которому не было. Издали лес Намми очень даже нравился, вблизи – пугал.

В городском Мемориальном парке тоже росли деревья, но не в таком количестве. А если оставаться на вымощенных кирпичом дорожках, то и путей перед ним открывалось не так уж много, и все они приводили к знакомым ему улицам.

Его маленький дом, где он вырос и теперь жил один… в нем не было слишком больших комнат. А самой маленькой была кухня, где он проводил большую часть времени.

Тюремная камера размерами уступала его кухне, и вещей в ней стояло куда меньше. Ни холодильника, ни духовки, ни стола со стульями. В камере он чувствовал себя уютно и спокойно.

Что ему в камере мешало, так это мистер Лисс. В том числе и потому, что от мистера Лисса воняло.

Бабушка, которая воспитывала Намми, всегда говорила, что жить проще, если делать вид, что не замечаешь недостатки других людей. Людям не нравилось, когда ты говорил об их недостатках, особенно если ты не блистал умом.

Намми знал, что он тупица. Знал, потому что очень многие постоянно твердили ему об этом, да и власть имущие давным-давно сказали, что ему нет смысла ходить в школу.

Иногда он сожалел о том, что он тупица, но в основном его всё устраивало. Бабушка говорила, что он не тупица, а блаженный. Она говорила, что избыток ума ведет к тревогам. Она говорила, что избыток ума приводит к гордыне, а гордыня куда хуже тупости.

А про власть имущих бабушка говорила, что они невежественные, а невежество тоже гораздо хуже тупости. Тупой не может учиться, как бы он этого ни хотел, а невежественному хватает ума, но он слишком ленив, чтобы учиться, или слишком доволен собой. Быть тупым – это состояние, все равно, что быть высоким, или низкорослым, или красивым. Быть невежественным – это выбор. Бабушка говорила, что тупых от рождения людей в аду очень мало, зато невежественных хоть пруд пруди.

Намми притворялся, что не замечает, как плохо пахнет от мистера Лисса, но все равно это чувствовал.

Еще одна проблема состояла в возбудимости мистера Лисса.

В последние годы своей жизни бабушка не жалела времени, объясняя Намми, от каких людей ему надо держаться подальше, когда она уйдет и не сможет помогать ему принимать решения.

Например, злобных людей, которые хотели, чтобы он сделал то, что сердцем считал неправильным. «Умные или нет, мы все чувствуем сердцем правильное и неправильное», – говорила бабушка. Если кто-либо уговаривал Намми сделать то, что Намми считал неправильным, человек этот мог и не быть невежественным, но точно был злобным.

Возбудимые люди могли и не быть злобными, но хорошего от них точно ждать не следовало. Возбудимые люди не могли контролировать свои эмоции. Они, возможно, и не стремились навлечь на Намми беду или уговорить сделать что-то плохое, но общение с ними приводило бы именно к этому, не прояви Намми предельную осмотрительность.