Сьюзан Хаббард - Исчезнувшая Страница 8

Это было очень в ее духе: обвинить меня в шпионаже, когда она сама вошла в наш дом без приглашения. Но я и не пыталась защищаться. В конце концов, меня поймали с поличным. А история нашей с Рут взаимной враждебности насчитывала годы. Я никогда не понимала, за что она меня так не любит. Полагаю, она ненавидела все и вся, отвлекавшее папу от работы.

Вошла мае с кружкой кофе в руках.

— Мэри Эллис, какой сюрприз.

По ее тону могло показаться, что сюрприз приятный, но я-то знала. Она питала к Рут не больше приязни, чем я.

— Я пришла за его почтой. — Рут никогда не называла отца по имени.

— Разумеется, — улыбнулась мае. — Как насчет кофе? Или ты предпочитаешь гранатовый сок?

Мы сидели за кухонным столом, потягивая сок и притворяясь, будто рады друг другу, когда вошла Дашай и сказала:

— Они все либо умирают, либо уже умерли.

Рут не спросила, кто «они». Интересно, умела ли она слушать мысли? Я подозревала, что она — одна из нас, но точно не знала. Мне никогда не удавалось настроиться на ее мысли, а ее личные привычки оставались тайной для меня.

— Они ведут себя так, словно их накачали наркотиками, — продолжала Дашай. — В смысле, те, которые не исчезли. Оставшиеся ползают кругами, будто заблудились. — Руки Дашай участвовали в речи наравне с голосом. Я радовалась, что она взяла на себя труд проверить ульи, и жалела, что понадобился кризис, чтобы вернуть ее к жизни.

— Чем они больны? — Рут заговорила отрывистым профессиональным тоном.

— Это называется «болезнь упадка колонии», — встряла я. — Я проверяла в Интернете. Причин никто не знает, но гипотез множество.

— Вызвано это, скорее всего, стрессом, — сказала Рут, — побочным явлением какой-то человеческой деятельности. Возможно, пестицидами. — Впервые я получила хотя бы отдаленное представление о том, за что папа так ее ценит.

— Я получила ответ от Департамента сельского хозяйства Флориды, — сказала мае. — Им звонят со всего штата. Они пока не пришли ни к какому определенному выводу. Но, как правило, когда пчелы покидают улей, другие насекомые и животные приходят полакомиться медом. Этот мед никто не трогает.

— Нет пчел, нет перекрестного опыления. — Дашай всплеснула руками. — Только представьте, что может случиться с продовольственным обеспечением. Что люди будут есть?

— Исключительно десерты. — Глаза Рут при этих словах сверкнули.

Я обернулась к маме и послала ей мысль: «Рут сострила?!»

Мае не ответила. Взгляд ее беспокойно метался по столу.

Рут начала складывать папину корреспонденцию в принесенную с собой холщовую сумку. Она сказала, что временно проживает у подруги неподалеку от Сарасоты.

— Ты-то знаешь, когда он возвращается? — спросила она у мамы.

— Пока нет. — Мае помотала головой, словно прочищая мозги. — Он подыскивает новый дом.

— Ну, это-то и я знаю. — Рут отодвинула стул. — Что мне нужно, так это четкие временные рамки. Наши исследования не могут бесконечно пребывать в подвешенном состоянии.

— Наши жизни тоже, — выдохнула мама со страстью, удивившей нас и, больше всех, ее саму.

ГЛАВА 3

Я никогда не питала особой любви к воскресеньям — скучные коричневые дни, согласно моей личной синестезии. Синестезия — обычное дело среди вампиров. Для мамы, например, воскресенья серые. Дашай говорит, что у нее дни недели перестали отличаться по цвету, когда ей исполнилось тринадцать, вскоре после того, как она начала видеть саса.

Я разглядывала висевшую на кухонной стене обзорную карту, когда вошла мае и обняла меня.

— Ты чего? — Ее рубашка приглушила мой голос.

— У тебя хмурый вид.

— Наверное, я скучаю по дому.

Слова повисли заглавными буквами глубокого, сумеречно-синего цвета. Они потянули за собой воспоминания о Саратога-Спрингс: о сером зимнем небе и зеленых весенних утрах — и о жизни с папой в старом викторианском доме. Он ежедневно занимался со мной в библиотеке, отсекая внешний мир толстыми бархатными шторами. Теперь мне казалось, что те уроки закончились слишком рано.

Мае отпустила меня.

— Я могу учить тебя. Не тому же, что и он. Я могу учить тебя готовить, ухаживать за растениями и лошадьми. А также мифам и легендам и другим вещам, которых он не знает. И плавать на каяке.

Если и существует лекарство от воскресенья, то это каяк. Даже в тот жаркий флоридский день на реке веял ветерок, и казалось, что время замерло — что с тех времен, когда эти воды рассекали весла семинолов, ничего не изменилось.

У мае каяк был желтый, а у меня красный. Она провела мне ускоренный курс обращения с каяком. Затем наши лодочки скользнули в золотисто-зеленый мир.

— Нынче утром я сделала глупость. — Мамин голос плыл над изумрудной водой. — Я позвонила Беннету.

Мне это глупостью не показалось.

— Что он сказал?

— Никто не снял трубку.

У нас над головой громко застрекотал зимородок, и мы умолкли, чтобы полюбоваться гневным выражением его маленькой физиономии и панковской стрижкой. Слово «панк» я услышала по телевизору у моей подруги Кэтлин. У нас в Хомосассе телевизора не водилось.

— Как бы то ни было, мне бы хотелось услышать Беннетову версию происходящего, — продолжила мае — Со слов Дашай история получается совершенно бессмысленная.

— Значит, лезть в чужое дело все-таки можно, при условии что твои намерения чисты?

Она улыбнулась.

— Я догадывалась, что это будет сказано. Нет, это все равно плохо. Но не так плохо, как не делать ничего, когда у друга разбито сердце.

Я как раз собиралась указать на слабые моменты в ее аргументации, когда услышала в голове голос Дашай: «Перестань, Ари».

И я перестала. Над нами кивали и качались кончики мангровых ветвей.

Я едва начала исследовать окрестности, поэтому, когда мае повернула домой, я отправилась дальше, в сторону деревушки Озелло, которой никогда не видела.

Из мутной воды на поверхность параллельно каяку внезапно вынырнула серая масса — ламантин. Его грубая, покрытая планктоном морщинистая кожа отливала серым и зеленым. Он был так близко, что я могла до него дотронуться. Мае как-то говорила, что не одобряет контактов людей с ламантинами. «Они предпочитают жить сами по себе, — сказала она. — Так же как мы».

По спине у ламантина шли глубокие шрамы, вероятно от лодочного мотора. В заповеднике Хомосасса-Спрингс имелся реабилитационный центр, откуда вылеченных животных отпускали на волю. Интересно, не оттуда ли этот ламантин? Он снова пропал из виду, мутная вода сомкнулась над ним. Полагаю, раздельное обитание есть средство самосохранения. Вот почему вампиры предпочитают не смешиваться со смертными, почему у нас собственная культура — специфические ценности, особые тоники, даже собственные бары.