Джозеф Ле Фаню - Судья Харботтл Страница 8

Судья дернул шнурок колокольчика. Экипаж остановился. Он в растерянности огляделся по сторонам. Домов не было; вокруг, на сколько хватало глаз, тянулась вересковая пустошь, залитая лунным светом, черная и безжизненная. Гниющие остовы деревьев вздымали в небо скрюченные ветви, словно с чудовищным веселием приветствуя судью.

К окну подошел лакей. Судья тотчас узнал его вытянутое лицо и глубоко посаженные глаза. Это был Дингли Чафф; пятнадцать лет назад он служил у Харботтла лакеем, но одна судья в припадке бешеной ревности выгнал его и упрятал решетку, обвинив в краже серебряной ложки. Бедняга скончался в тюрьме от лихорадки.

Судья изумленно попятился. Вооруженные спутники молча сделали знак кучеру, и карета заскользила дальше по незнакомой пустоши.

Старый обрюзгший подагрик подумал было о сопротивлении. Но дни, когда он был молод и силен, давно миновали, тянулась безлюдная пустошь. Помощи ждать неоткуда. Он в плену у очень странных личностей. Даже если считать, что мертвый лакей ему примерещился, слуги у них тоже очень подозрительные, нечего, оставалось только покориться.

Внезапно карета замедлила ход, чтобы пленник смог как следует налюбоваться зловещим видом из окна.

Возле дороги высилась огромная виселица. На каждой из длинных перекладин, расположенных треугольником, висело по десять трупов; с некоторых из них спали все покровы, и скелеты, покачиваясь, печально позвякивали цепями. На вершину сооружения вела длинная лестница; на торфяной земле под ней высокой грудой лежали кости.

На одной из перекладин, нависавшей над дорогой, где покачивалась длинная вереница несчастных в цепях, возлежал, развалясь и болтая ногами, палач с трубкой в зубах – ни дать ни взять ленивый подмастерье со знаменитой лубочной картинки, хотя на сей раз скамья его располагалась высоко в небе. От нечего делать он развлекался тем, что брал кости, сложенные кучкой возле локтя, и бросал их в висячие скелеты, сбивая на землю то ребро-другое, то руку, то ногу. Человек с хорошим зрением сумел бы различить черты его лица, худого и смуглого; оттого, что он долго сидел наверху и смотрел на землю, нос, губы и подбородок его вытянулись в чудовищную гротескную маску и болтались, как маятник.

При виде кареты палач вынул изо рта трубку, встал и дурашливо запрыгал на перекладине, выкидывая коленца. Потрясая в воздухе свежесвитой веревкой, он закричал голосом далеким и пронзительным, как вороний фай над виселицей:

– Веревка для судьи Харботтла!

Карета снова прибавила ходу.

Такие высоченные виселицы не снились судье даже после самых сытых обедов. Судья решил, что он бредит. А мертвый лакей! Мистер Харботтл похлопал себя по ушам, протер глаза, но проснуться не удавалось.

И нет смысла грозить этим негодяям. Brutum fulmen может налечь на его голову настоящую беду.

Придется подчиниться этим извергам и найти способ ускользнуть из их лап; зато потом он перевернет всю землю вверх дном, но разыщет негодяев и примерно накажет их.

Карета обогнула длинное белое здание и въехала в porte-cochere.

ГЛАВА 7. ВЕРХОВНЫЙ СУДЬЯ ДВУКРАТС

Судья очутился в коридоре, очень похожем на тюремный: тусклые масляные лампы, голые каменные стены. Стражники передали его в руки других караульных. То тут, то там маршировали костлявые солдаты громадного роста с мушкетами на плечах. Они глядели прямо перед собой, стиснув зубы в холодной ярости, и не издавали звука, если не считать громкого топота сапог. Судья видел их урывками, из-за угла или в конце коридоров, однако они ни разу не прошли мимо него.

Протиснувшись в узкую дверь, мистер Харботтл очутился на скамье подсудимых. Прямо перед ним восседал судья в алой мантии. Этот храм Фемиды ничем не отличался от здания самого заурядного суда, какие можно встретить в любом уголке Англии. Несмотря на обилие свечей, внутри было довольно сумрачно. Только что закончилось слушание очередного дела, и в дверях исчезала спина последнего присяжного. Повсюду за столами важно восседали стряпчие; одни из них деловито обмакивали перья в чернила, другие углубились в изучение толстых папок с бумагами, третьи взмахом пера призывали поверенных, в великом множестве сновавших повсюду. Клерки разносили бумаги, секретарь с напыщенным видом подавал их судьям, судебный пристав концом жезла делал над головами толпы таинственные знаки королевскому прокурору. Если это и был Верховный Апелляционный суд, заседавший, как говорилось в письме, без перерыва денно и нощно, то только беспрерывной работой и можно было объяснить потрепанный и утомленный всех его участников. Бледные лица присутствующих хранили невообразимо мрачное выражение; никто не улыбался. Казалось, все втайне от чего-то страдают.

– Король против Элайи Харботтла! – возгласил клерк.

– Присутствует ли в зале податель апелляции Льюис Пайнвек? – громовым голосом вопросил председатель Двукратм, и сотряслись деревянные панели, и прокатилось эхо по гулким коридорам.

Пайнвек поднялся.

– Призвать обвиняемого к ответу! – прогремел председатель и скамья подсудимых затряслась под судьей Харботтлом. Задрожали и пол, и деревянные поручни.

Заключенный in limine заявил, что суд этот самозванный с точки зрения закона просто не существует; что, будь даже этот суд утвержден законом (судья входил в раж), он все равно не имел никакого права судить его, Харботтла, за неугодную кому-то манеру вести дела.

Председатель громко рассмеялся, и смех его подхватили все, кто присутствовал в зале. Оглушительные раскаты хохота гремели, как овация. Со всех сторон в судью впивались выпученные глаза, кали оскаленные в ухмылке зубы. Однако, несмотря на всеобщий громовой хохот, ни на одном из лиц не мелькнуло и тени веселья. Внезапно все смолкло, наступила полная тишина.

Судья зачитал обвинительный акт. Судья Харботтл, к собственному удивлению, взмолился о пощаде! «Признайте невиновным», – молил он. Коллегия была приведена к присяге. Процесс начался. Судья Харботтл вконец растерялся. Такого просто не быть! Наверно, он сошел с ума.

Сильнее всего поразило его одно обстоятельство. Верховный судья Двукратс, который без конца изводил его насмешками и вгонял в дрожь громовым голосом, был точной копией его только увеличенной в два раза. И багровый цвет свирепого лица, и пылающие злобой глаза – все стало вдвое выразительнее.

Как ни взывал обвиняемый к суду, что ни возражал, какие ни приводил аргументы в свою защиту – процесс неумолимо шел к катастрофической развязке.

Председатель, казалось, хорошо сознавал свою власть присяжными и буйно шумел и торжествовал им напоказ. Он размахивал руками, метал в их сторону горящие взгляды, и, казалось, достиг с ними полного взаимопонимания. Свет в углу зала горел очень тускло. Присяжные выглядели бесплотными тенями; судья Харботтл различал сквозь сумрак лишь, двенадцать пар сверкающих глаз. И когда судья, зачитывая заключительное обращение к присяжным, оказавшееся непочтительно кратким, отпускал очередную колкость, длинный ряд глазных яков на мгновение исчезал – это присяжные дружно кивали в ответ.